Кипрей-Полыхань (с илл.)
Шрифт:
— Да! — сказала Настя Никитична, прижимаясь к Финисту. — Да! Все так и будет.
Они шли по дороге, город подрастал с каждым шагом. И вдруг она остановилась.
— Финист! Он ведь неспроста сказал: «Тот радости не знал, тот не грустил, кто в небе был и небо упустил. Не надломись былинкою в беде, ты жди и будешь в стае лебедей». — Она легонько подпрыгнула и повисла в воздухе. Опустилась. — Финист! Я не потеряла дара. Финист, наши дети будут летать!
— Еще как! — Он закрыл глаза и поцеловал ее.
Настя Никитична утирала счастливые горькие слезы.
А теперь я признаюсь.
Все, что вы прочитали, это мой подарок на день рождения. Самому себе. Ну, кто осмелится подарить сказку взрослому озабоченному человеку, отцу семейства? А я ждал такого подарка. Долгие годы ждал и вот ведь дождался наконец. Ничего, что от самого себя. Зато и у вас теперь, у взрослых, озабоченных людей, есть сказка. Дарите ее друг другу, если она пришлась вам по сердцу.
Волшебника не подглядишь…
Первая повесть В. Бахревского — «Мальчик с Веселого» — увидела свет в коллективном сборнике молодых писателей «Первое знакомство». Добрым оказалось это знакомство — и долгим. С тех пор читатели, преимущественно юные, встретились более чем с двумя десятками книг писателя Владислава Бахревского, книг веселых и с грустинкой, книг об истории нашего народа, давней или совсем недалекой по времени, книг разных, но всегда интересных и очень добрых.
Вспомним хотя бы «Культяпые олени» — совсем коротенькую, но огромной емкости, светлую и раздумчивую повесть о юных художниках-косторезах. В ней отразились впечатления от одной из первых поездок писателя по стране, выплеснулось «очарование Сибирью». А ведь решал-то в ней формирующийся талант свои задачи: в чем секрет творчества, смысл искусства и его отличие, скажем, от вполне
Но все-таки основное в его творчестве — родная земля. Как ни соблазнительны поездки на Памир, Камчатку и далее — в Турцию, Грецию, Сирию, Иорданию, в Шри-Ланку, Индию, Эфиопию, которые для писателя всегда дают и толчок к новым замыслам, и интересный материал, но без родимой почвы, земли детства писатель — словно Антей… Взгляд на мир с любой высоты начинается для Бахревского с Рязанщины, Нижегородчины, Подмосковья, где провел он трудные и счастливые годы отрочества и юности. Здесь истоки поэтического мира его рассказов, стихов, исторических повестей, собранных в книги «Дюжина», «Лошадиная поляна», «Земляника», «Кипрей-Полыхань», и его сказок, таких, как «Дядюшка Шорох и Шуршавы», «Кто спасет воробушка?» И конечно же, здесь корни его увлечения русской историей. Как не вспомнить его разбойника Кудеяра («Клад атамана»), его яростных свободолюбцев-псковичей («Всполошный колокол»), его земляков — орехово-зуевских ткачей, зачинателей организованного рабочего движения в России («Морозовская стачка» и «Голодный поход»).
Но все это было потом. А вначале… Надо отдать должное тогдашнему директору издательства Константину Федотовичу Пискунову. Был у него хороший обычай — самому непременно встречаться с новичками, прочесть рукопись и побеседовать, повыспрашивать — с чем человек идет в литературу, с каким багажом и с каким настроением, в чем его надо поддержать или к чему подвигнуть. Лесное детство стояло за плечами автора, когда он писал свою первую книгу. В лесу человеку жить не просто: надо и дрова рубить, и сено косить, но ведь только отер со лба пот, разогнул спину — и вот она, колдовская сказка столетних сосен, затаившегося озерка… Покоряет убежденность Бахревского в том, что есть они, чудеса! Есть, не зря же столько сложено о них легенд и сказаний. Если это всего лишь отражение живущих в народе мечтаний, то и они не на пустом месте родились. Попробуйте проникнуть в глубь сказки — в ней же концентрация духовности высшей пробы. Духовности не в смысле веры в нечто потустороннее, а как сгустка лучших нравственных порывов… И какое же у хорошей сказки легкое дыхание, какая свобода обращения с временем и пространством! И какой притом изумительный реализм в деталях, узнаваемость в житейски достоверных подробностях, какое знание природы…
Добрым духом сказки, верой в простые и естественные чудеса овеяны, пожалуй, все книги Владислава Бахревского. Читатель убедится в этом сам, открыв хотя бы вот эту книгу. Федя, юный герой повести «Голубые луга», так увлечен игрой в придуманную им самим Ту Страну, чудесную, сказочную, которая есть рядом с нами, а может, внутри нас, что все время ищет тропинку в нее, ищет какой-то таинственный знак, который открыл бы ее наяву. Игра? Но за нею так много стоит. Прежде всего, словно бы языческое, очень древнее, а теперь — наисовременнейшее (его можно бы назвать экологическим мышлением) отношение к природе. Большинство хороших людей, о которых рассказывает писатель, воспринимают природу как одно огромное живое существо, где все слито, взаимосвязано какой-то еще не разгаданной общей тайной. Маленький герой первой же повести Бахревского «Мальчик с Веселого» допытывается у лягушонка: «Скажи мне, нас никто не слышит, откуда берется вода в ключе?» Он убежден, что еще чуть-чуть — и научится понимать язык живых существ… Вот и Федя из «Голубых лугов», приникнув к земле и глядя в небо, задумывается: «Не может же быть так, чтоб небо — только воздух, а земля — только песок, глина, камни.
Нет, так быть не могло. Федя любил живое небо, живую землю, живые цветы и живые деревья. Дрожащими руками он учуял вдруг — ответное подрагивание.
Тук-тук! Тук-тук!
Земля дышала. Земля жила».
И в «Футболе» Ваня, жадно всматриваясь в непривычные для него приметы городской жизни, родным-то себя чувствует лишь в привычном мире природы, где готов поговорить даже с листом лопуха в придорожной канаве, не то что с маленькой любимицей речкой Дубенкой, которую не в силах забыть. Как свою собственную, переживает он боль белых лилий, сорванных ребятами ради красивых букетов и брошенных через несколько минут…
Что уж и говорить о повести-сказке «Кипрей-Полыхань», где родная природа дает и талант свободного полета, и силу вернуть утраченную было способность к творчеству.
Русская земля, с ее Бездонным ключом на Веселом кордоне, со смешливой речкой Унгар и молчаливой, задумчивой Дубенкой, где подсмотрел Владислав Бахревский «уснувший ветер» — застывшую в глубине старого, высохшего русла осоку, средняя полоса России взрастила его таким, каким предстает он со страниц своих светлых книг. А второй могучий исток духовности и святого отношения ко всему живому — родная литература, очень рано вошедшая в его жизнь.
Родился Владислав Бахревский в августе 1936 года в Воронеже, где его отец учился в ту пору на лесном факультете сельскохозяйственного института. С первых шагов окружали будущего писателя стихи, музыка (отец прекрасно играл на гитаре) и то озорное, бесшабашное веселье, что присуще только студенческой вольнице. Ребенок среди студентов — не частое в те годы явление, вот и занимались с малышом все, кому не лень.
Родом его отец из Горьковской области, а мать воронежская. С детства чуткое ухо Владислава схватывало богатейшие краски русского языка в двух его интересных и своеобразных говорах. А кочевая жизнь в различных глубинках России еще более обогатила его знанием родной речи. Бахревский-старший почти всю жизнь провел в лесничествах. Сперва — в селе Каменка Горьковской области, в глухих лесах неподалеку от Васильсурска. Потом — на Рязанщине, в Можарском районе, на Веселом кордоне (вот они, места действий будущих героев Владислава Бахревского). Здесь и застала семью война. Этот период жизни писателя легко угадывается в повести «Голубые луга». Прямой, бескомпромиссно честный и к тому же вспыльчивый человек, отец умел наживать врагов, и поэтому семье немало довелось кочевать с места на место. В 1947 году перебрались в Подмосковье.
Судьба отца, его пылкая, порывистая, сложная, своеобразная натура отразились во многих произведениях сына. Естественно, в художественном преломлении: было бы странным увидеть какие-либо прямые аналогии. Влияние кочевой жизни, постоянных знакомств со все новыми людьми, положение вечного «новенького» в школе, в уличных компаниях детей и подростков, безусловно, сказались на характере будущего писателя. А жизнь в лесах, на дальних кордонах, в небольших селениях развивала у не по годам начитанного мальчишки и мечтательность, и острую наблюдательность, и чуткость к явлениям, казалось бы, самым обыденным. Он много пишет, преимущественно стихи, как и большинство начинающих. Но некому еще их всерьез показывать, не с кем посоветоваться.
Другое дело — Орехово-Зуево, рабочий город с богатой духовной жизнью, с давними традициями, не только революционными, но и культурными, в частности, театральными. Еще на заре нашего века здесь появился самодеятельный театр рабочих, а шефство над актерами тогда же взяли мхатовцы. С их работами знакомился сам К. С. Станиславский. А когда в 1916 году рабочие поставили здесь спектакль «На дне», то Барона рядом с ними играл В. И. Качалов. В 1919 году в Орехово-Зуеве открылся театр-студия, и руководил этой «пятой студией МХАТа» Б. Е. Захава. Много и плодотворно поработали в самодеятельных драматических коллективах города профессиональные артисты Варвара Фокеевна и Николай Степанович Прохоровы. Самодеятельный театр прочно вошел в жизнь Владислава Бахревского.
В повести «Футбол» отчетливо видно, как впитывает юный ее герой рабочие традиции этого города — если уж играть, хотя бы в футбол, так честно, если уж следить за порядком в своем городе, например на стадионе, так по-рабочему смело, не боясь какой-либо шпаны, хулиганов, развязных лишь с трусливыми обывателями, если уж работать, то как Дуся-ткачиха, для которой ее профессия и жизнь, и предмет особой гордости. И еще один примечательный момент в повести — участие мальчишки в первом для него литературном конкурсе. Ваня пишет стихотворение о Пушкине и сочинение о нем. Все это близко к биографии писателя, его самого выводил на творческую дорогу большой подвижник и светлый человек Георгий Матвеевич Звонилкин. Он, тогда еще студент МГУ, руководил детским литкружком при Дворце культуры текстильщиков и организовал в 1949 году Пушкинский конкурс. Надо было себе представить — такой конкурс среди сорвиголов из знаменитых «морозовских казарм». Но нашлись-таки и художники, и артисты, и поэты. Первое место тогда занял Володя Лизунов — впоследствии
Другим наставником будущего писателя был руководитель городского литературного объединения — преподаватель пединститута А. Кайев. Писателем-профессионалом он не был. Преподавал древнерусскую литературу, создал учебник и немало научных трудов, исследовал творчество местных рабочих поэтов-революционеров. И растил, растил литературную смену. Бахревскому подчас доставалось при обсуждении на литобъединении — слишком уж был он нестандартен, непривычен, оригинален в творческих исканиях.
Благодарную привязанность к литературным объединениям Владислав Бахревский сохранил на всю жизнь. Он почти десять лет руководил родным орехово-зуевским объединением до своего переезда в Евпаторию, а там возглавил вначале литобъединение города, теперь же — крымское областное. Но все это было потом. А после окончания института, работая в Сакмарской районной газете, он сам за полсотни километров наезжал в Оренбург, на сходки молодых литераторов при газете «Комсомольское племя». Там, в газете, увидели свет его первые стихи в 1958 году.
Вернувшись из Оренбуржья, он работал в редакции журнала «Пионер», в «Литературной газете». Но писатель властно брал в нем свое…
Писатель — высокое звание. Это художник слова. Слово у Бахревского живет и светится. Словами он может играть, словно цветными камешками, легко, непринужденно, незаметно, но глядишь — и сложился узор неповторимой мозаики, да какой крепкий! Образы рождаются будто сами собой и кажутся единственно возможными в той обстановке, о которой рассказывается. Прочитайте-ка вот эти ощущения мальчишки из «Футбола»: «Правду сказать, я любил остаться вдруг с самим собой. Шел вдоль Свирели, разведя руки, и казался себе ласточкой. Облака надо мной то вспыхивали, как февральский снег, то меркли. И когда они меркли, я чувствовал на лице холод, и погасшая земля, в мгновенье поскучнев, становилась большой, чужой, враждебной, и мне было видно, какой я маленький и никому здесь не нужный: ни бесконечным лугам за рекою, ни реке, по которой бежали волны, похожие на стальную стружку, ни серым облакам, ни поселку из длинных двух- и четырехэтажных домов из темно-красного вечного кирпича. Длинные ряды окон, будто шеренги солдат, а может быть, надсмотрщиков, уже издали впивались в меня бесчувственными глазами, словно я в чем-то был повинен. Но солнце, как метлой, смахивало вдруг серое наваждение, тепло устремлялось на землю, спешило успокоить: лето еще не кончилось. И луга за рекой — богатырское поле — манили в свои сине-зеленые дали; в реке, забитой золотыми сугробами облаков, открывались бездонной голубизны пропасти; ласточка моя летела в эту глубь, а может, ввысь. И только сердечко у нее сжималось. И только клювик, раскрытый от удивления, хватал свежий ветер. И она, размахнув крылья, кружилась на одной ножке, чтобы упасть на землю, на спину и лежать, раскинув руки, принимая весь мир. Впрочем, на одной ножке крутился уже я сам, и это я падал в траву, объявляя всему белому свету, что он — мой». Как точно и образно передано это перевоплощение, с какими оттенками чувств, перепадами ощущений!..
Бахревский относится к своему писательскому делу крайне серьезно: оно — для добра, для жизни, для радости. Его книги помогают юным увидеть и почувствовать, как бесконечно богата жизнь, какие цветут в ней тончайшие оттенки человеческих ощущений, чувств, раздумий. И ничто не в силах помешать этому цветению — даже внешняя бедность материальных условий жизни. Ведь основная часть вот этой книги, кроме «Кипрея-Полыхани», — о годах суровых, голодных, с очередями даже за хлебом. Но и здесь берет свое жизнь человеческая, то есть духовная.
Своеобразная творческая установка Бахревского: «В искусстве чудо совершает память. А коли посмел удивить не только людей, но и самого себя, разбуди свое детство — будешь счастлив, и многие почерпнут из твоей радости».
Глубокий лиризм, искренность, распахнутость навстречу читателю как лучшему другу, в определенной мере бесстрашие — ведь рассказывается порой о мучениях тайных, о которых вроде бы не принято говорить вслух, — вот отличительные черты прозы Бахревского. Могут возникнуть и опасения — а нужно ли в детской литературе столь откровенно говорить о каких-либо не очень благовидных делах взрослых? Опасения не новы, и спор по их поводу нескончаемый. Здесь важен, видимо, пример классики. Если следовать «предупреждениям» особенно рьяных «охранителей» незамутненности детских душ, не придется ли исключать из детского чтения трилогию М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты»? Или — тоже ведь очень непростые «Детство» и «Отрочество» Л. Толстого? Да и в лучших книгах современных советских писателей отнюдь не скрываются от юных читателей сложности взрослой жизни — как раз во имя того, чтобы готовить их к жизни, а не розово-бесконфликтному существованию, которого в принципе-то и быть не может. Видимо, все дело в мере искренности и честности, чистоты отношения к описываемому, художнической мере.
Герои Бахревского часто испытывают неловкость, а то и жгучий стыд. «Проступок»-то, глядишь, и невелик, даже не сам солгал, а просто видит, как лжет другой, — и уже уши заполыхали, мучается чуткая душа. Эта острота переживаний без всякого дидактического нажима заставляет читателя задумываться: а сам-то он так ли живет, не зарос ли, словно лешак, шерстью, которую стыд не пробьет?
Ваня в «Футболе» чувствует себя чуть ли не предателем по отношению к ребятам с Мурановской улицы, первыми позвавшими его играть в футбол, предателем, поскольку попасть к их противникам ему безумно хочется: там и мячи настоящие, и на поле выбегает команда с традиционным приветствием, а не кучка в чем попало одетых, вразброд шагающих ребят. Глубоко переживают и другие герои Бахревского, когда вольно или невольно встают перед выбором, когда им нужно скрывать свое истинное отношение к тому или иному событию, человеку…
Тонко, почти исповедально раскрывает писатель перед юными героями, да и не только юными, простую истину о сложности и противоречивости жизни. Очень не просто в этом смысле отношение Феди («Голубые луга») и деревенских мальчишек к Виталию Мартынову, сыну военкома, и Куку, сыну предателя, как все считали. Максимализм мальчишек понятен, да еще и подкреплен психологической установкой взрослых по отношению к «врагам народа». И как же тяжко в таких условиях отстаивать простые принципы гуманизма: даже если бы и впрямь отец Кука был врагом народа, разве Кук в этом виноват? Разве он-то не имеет права на человеческое к себе отношение? Вот если бы он сам, как Виталий Мартынов, вел себя подловато, тогда другое дело…
Сложностей в новой книге Бахревского много. Так, неоднозначен образ Страшнова-отца. Как перемешиваются гордость Феди за отца со стыдом за его же неблаговидные поступки! Как мешает вот такая противоречивость сыновней любви, но ведь она, эта любовь, неистребима и по-своему права…
О любви Бахревский вообще пишет много и очень… «несовременно». Юные герои Бахревского то и дело «влюбляются» в своих сверстниц и совершают поступки воистину рыцарские — от цветов, таинственных надписей на дне глубокой морской бухты (рассказ «Море, а сколько времени?») до… покупки вельвета на платьишко любимой, для чего сразу трем влюбленным пришлось собрать все свои «сбережения» («Голубые луга»). Детская эта влюбленность может и затухать при очередном переезде и быть перенесенной на новую незнакомку. Но настоящую, стойкую любовь испытывают герои Бахревского к отцу и матери, братишке или сестренке.
В этом еще одна особенность Бахревского. Для него любовь — это огромное доверие друг к другу и ответственность за любимого. Так, в чудесной повести-сказке «Кипрей-Полыхань» Настя Никитична даже… взлетела, когда потребовалось спасать милого: «Она не знала, как его можно спасти и что ей нужно сделать, чтобы не остаться здесь, у земли, в одиночестве. Она тоже сложила крылья, потянулась вся. И поняла — летит. Тихий воздух стал ветром, давил на лицо. Она летела сначала зажмурив глаза, а когда решилась открыть их, увидала скопище звезд, неподвижных, сияющих каждая сама по себе. Настя Никитична не видела Финиста, и это было такое одиночество, какого она и представить себе не могла. И вот тогда сердце ее облилось теплой кровью, ей захотелось, чтобы Финист был рядом, чтоб она, похолодевшая от полета, ужаса и одиночества, могла бы прижаться к нему, сильному, теплому и доброму, чтобы только не одной, чтобы он заслонил хотя бы половину этой бесконечности».
Мне кажется, редко кому удалось так сказать о сущности любви — именно стремление уберечь себя и любимого от бездны времени, поделиться родным теплом и продолжиться в детях, внуках, чтобы вечно торжествовала жизнь. Бахревский пишет о Любви самой что ни на есть земной, но ответственной не только друг перед другом, а словно бы перед всей Вселенной…
Последнее, что хотелось бы сказать здесь: его герои — люди дела. Ване из «Футбола» непременно надо помочь семье погибшего на войне командира, пусть он и наивно берется за это, под влиянием гайдаровского Тимура. Его герои стремятся к делам добрым и тайным, чтобы не примешивалась корысть, хотя бы честолюбия. Его герои стремятся к делам большим, хотя и начинают с малых.
И в этом — позиция самого писателя. Ведь уехал же он с тремя товарищами, уже после института, на строительство Нурекской ГЭС. Они решили, что в жизни каждого человека должен быть своими руками построенный город… Работали рядовыми проходчиками, скрыв свои дипломы. Потом эта стройка легла в книги Бахревского. Но прежде она была в его судьбе. Он и сейчас выдумывает и творит добрые дела вроде конкурса на лучшую книгу для детей, конкурса, который проводится с детишками евпаторийских санаториев, где особенно важно помочь им ощутить дыхание большой жизни, вселить уверенность в свои силы преодолеть болезнь. И ведь это им было когда-то придумано, чтобы для детей отдых начинался прямо с перрона московского вокзала, и теперь один из поездов на юг называется «Солнышком»…
А главные его дела — это его книги. Работает он сейчас над большими историческими полотнами о XVII веке, о становлении государства Российского, но, конечно же, не оставляет и детских книг. Ему всего лишь будет 50 лет, он еще очень молод, Владислав Бахревский — добрый сказочник и мечтатель, реалист и историк, большой друг детей.