Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12
Шрифт:
– Смотрю я на тебя и удивляюсь. – Коко потянулся, почесал коготками гладкий животик. – Знаешь, что я прав, а все равно завтра попрешься на ту пристань, будешь надеяться, что здравый смысл восторжествует. Что хоть один катер отправят вниз по реке.
– Но зачем все катера отменять? – воскликнул Удалов. – Почему из-за пустого юбилея людям столько неудобств?
– Потому что другим людям на этих людей наплевать.
– Но это неправильно! Об этом по радио теперь критикуют.
Коко мелодично засмеялся.
– Я в школе учил, –
– И волк, – нахально вмешался Коко.
– Пришибу, – сказал Удалов. – Надоел ты мне. Никакой ты не галактический брат, а просто провокатор и демагог.
– Ругаться легче легкого, – возразил Коко. – Ты ругаешься, чтобы поменьше думать. Потому-то вы, люди, и станете легкой добычей…
Но чьей добычей, Удалов не услышал, потому что со двора грянула музыка. Это пришел из техникума подросток Гаврилов и включил на полную мощность японскую систему.
– Этого еще не хватало! – возмущался Удалов, закрывая окно. – Сам оглохнет и других изуродует.
– А ему наплевать, – сказал Коко.
– Это что, болезнь?
– Болезнь? – Коко поглядел на Удалова в упор и прикрыл глаза шершавыми пленками. – Да, это болезнь. Хуже СПИДа.
Уголки узкого рта пришельца загнулись кверху – он улыбнулся.
– Ты что-то знаешь?
– Знаю.
– Признавайся.
– Не могу, подписку давал.
– Где?
– На моей планете.
– Как же ты мог подписку на своей планете давать, если это наша, земная болезнь?
Коко вздохнул.
– Люблю я тебя, Удалов, – сказал он. – И ты меня терпишь. Хочешь, правду скажу? Только в обморок не падай.
– Говори.
– Происходит инопланетное вторжение, – сказал Коко.
– Это кто же вторгается?
– Есть желающие.
– Коко, не темни!
– Мы давно собирались Землю завоевать. Искали разные пути. Ведь мы кто? Гуманисты. Не хотим мы вас бомбами закидывать. Все должно быть культурно. Пришлось нам в людей внедряться.
– Не понимаю.
– Чего тут непонятного? Внедрится, допустим, в подростка Гаврилова наш агент. Тот об этом и не подозревает. И не замечает, как заболевает страшной и неизлечимой болезнью. Название ее слишком научно, чтобы ты понял. Смысл его можно перевести словом «наплевизм». К примеру, решил кто-то поставить галочку в отчете и устроить юбилей речной пристани. Для этого он сорвал с учебы весь речной техникум и заставил учащихся три дня подряд репетировать в городском парке хоровое пение и ходьбу строем. Потом деньги, что выделены на ремонт общежития, он пустил на изготовление трех тысяч цветных флажков и двадцати лозунгов общей длиной четыреста метров. Закрыл движение по реке. Еще много чего совершил, ко всеобщему неудобству.
– Нет, – сказал Удалов. – Ты шутишь. У нас это давно наблюдается.
– Мы тоже не первый год внедряемся.
– Но зачем? Что за смысл?
– Ослабляем сопротивляемость. Кто свяжет рядового наплевиста с инопланетным вторжением?
Удалов зажмурился. Куда идти? В какой набат бить?
– Основной симптом наплевизма – полное несоответствие масштаба собственной выгоды и конечного катастрофического результата. Допустим, страдающий наплевизмом чиновник подписывает бумагу об уничтожении какой-нибудь речки, а то и моря. В каких масштабах он мыслит? В мелких. Он же больной, он же держит в голове только премию в сколько-то рублей, которую получит за новое начинание. А на то, что миллион человек без воды останется, что миллион голов рыбы подохнет, ему наплевать.
– Нет, – сказал Удалов. – Не может быть, чтобы вы это издалека спланировали. Это наше, родное. Газеты читай.
– Не веришь – не надо, – сказал Коко. Он спрыгнул к холодильнику, открыл его, вытащил бутылку кефира, коготком прорвал крышку и стал пить из горлышка. – Еще десять лет, и наплевисты вас по миру пустят. И тогда мы голыми лапками…
– Погоди, – сказал Удалов. – А как отличить, кто зараженный, а кто свой?
– Отличить можно. У них взгляд особый. Вовнутрь. И некоторая заторможенность движений. Ведь наплевист, сам того не зная, все время ждет приказа от внедренного паразита.
Тут хлопнула дверь, вошла Ксения. Коко сиганул на шкаф, и разговор прервался.
Но он оставил в душе Удалова глубокую рану. Даже когда Ксения погнала мужа за хлебом и маслом, он ни о чем другом, как о космической угрозе, думать не мог. Смотрел на прохожих с недоверием, заглядывал им в глаза, и верил инопланетному мерзавцу, и не верил.
По улице ехала поливальная машина, поравнялась с толпой, что ждала на остановке автобус, и облила людей. Люди ругались, прыгали во все стороны, а Удалов заглянул в кабину: какой взгляд у водителя? Взгляд ему показался направленным вовнутрь. Вошел Удалов в магазин, продавщица давно ушла куда-то, люди волновались, звали. Наконец продавщица вернулась, в ответ на сетования очереди рявкнула что-то, но показалось Удалову, что с опозданием, словно дождалась приказа внедренного пришельца. И с каждой минутой Удалову становилось все горше.
Он вышел на улицу. Мимо с хоровой песней нестройно шагала колонна речников. И взгляды у них… нет, черт побери! Взгляды разные, старался убедить себя Удалов.
Дорогу ему преградил поток. Прорвало трубу. Из нее хлестало. Водопроводчики сидели поодаль, пили лимонад.
«Сейчас подойду к ним, – сказал себе Удалов, – и прямо скажу: вы же больные люди. В вас внедрили наплевизм. Давайте вместе бороться. А что они мне ответят? Ох, как они мне ответят!» Удалов ускорил шаги и миновал водопроводчиков, так ничего и не сказав. «В конце концов, – убеждал он себя, – что мне, больше всех нужно? Я же ничего не могу поделать. Плевал я…»