Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1
Шрифт:
— Наташа, — сказал Такаси, — можно я остаток пути понесу тебя на руках? Я преклоняюсь перед твоей родословной.
— Неси свои лопаты. Большего ты не заслуживаешь, — сказала Наташа. — А мне вашу Геру жалко, — добавила она без всякой связи с предыдущим. — Когда она выйдет, я буду о ней заботиться.
Часа за три они вытащили из грязи трех рыбин, уморились, измазались и уселись отдохнуть на валу, что окружал воронку. Такаси с Наташей все шутили и спорили. Крони улыбался и поддерживал разговор, но порой так углублялся в мысли, что переставал слышать спутников.
Неожиданно из тростников вышло привидение.
Они не заметили, что опустились
— Ой, — прошептала Наташа.
Крони, уже знакомый с привидениями, удивился ее испугу. Как она могла бояться привидений?
Такаси приподнялся, прикрывая девушку, а Крони шепнул:
— Не пугай его. У нас ничего нет съедобного? Оно голодное.
Привидение увидело людей и скользнуло в тростники. Было видно, как голубым облачком оно растворяется в зарослях.
— Оно голодное, — повторил Крони. — Я думаю, что оно выбралось из подземелья вслед за мной и заблудилось.
— Что это такое? — спросил Такаси.
— Привидение, — сказал Крони. — Когда я искал библиотеку, встретил одно. Привидения понимают человеческий язык. Но они не говорят.
Ночью, когда следопыты, Круминьш и Крони обсуждали план действий на завтра, а Такаси с Анитой проверяли, насколько успешно электронный мозг усвоил язык подземелья, Наташа взяла кусок хлеба и ведро с супом и вынесла на склон холма, за зону защиты.
Утром оказалось, что суп съеден, а хлеб пропал.
Утром все собрались у скалы, под которой был лаз.
Возникла некоторая суета, словно Крони собирался поставить рекорд и его окружали болельщики, тренеры, секунданты и судьи.
— Ты похож на рождественскую елку, — сказал Гюнтер.
Внешне Крони выглядел нормально. Правда, одежду трубаря пришлось выкинуть — от нее остались лишь лохмотья. Девушки перешили рабочий костюм археолога так, что издали он мог сойти за одежду инженера. Спереди комбинезон был на «молнии», и достаточно было двух секунд, чтобы извлечь подвешенный под мышкой парализующий бластер — плоский и легкий. На ручке бластера было выгравировано: «Гюнтеру от признательной Греты». Смысл надписи Гюнтер объяснить отказался, но настоял, чтобы Крони взял именно его бластер, а не стандартный экспедиционный. В воротник вшили микрофон, и поэтому любое слово, сказанное Крони или произнесенное в его присутствии, становилось немедленно известным наверху. Телевизионный глаз передатчика помещался над левым верхним карманом комбинезона, а второй, страхующий, на поясе, который сам по себе был чудом изобретательности следопытов. В нем отлично размещались медикаменты, включая достаточное количество дезинфицирующего пластыря, чтобы обклеить Крони с ног до головы, неприкосновенный запас пиши, спрессованной в таблетки и могущей прокормить группу из десяти прожорливых мужчин в течение двух недель. Там же умещался гибкий кинжал и набор инструментов, который мог пригодиться как профессиональному взломщику, так и самодеятельному строителю вездехода. В ухо была вставлена горошина динамика связи, а в карманах лежали всяческие разности вроде очков, позволяющих видеть в полной темноте. Крони был экипирован на славу.
Он был польщен таким вниманием. Хорошо, если знаешь, что друзья слышат каждый твой вздох, каждое твое слово, а если будет плохо, ты можешь их позвать на помощь.
— Ну, трубарь, — сказал Такаси, — пошли?
Он спускался с Крони на два яруса вниз, где устроили промежуточную базу. Такаси был в скафандре и шлем держал в руке, словно запасную голову. Он должен был выступать в роли резерва.
— Я вас поцелую, — сказала Наташа.
Наташа сначала поцеловала Крони. Она была с ним одного роста, и поцелуй попал в угол губ, и это было странное и острое ощущение. Последними словами Крони, перед тем как он шагнул вниз, были:
— Меня еще никто в жизни не целовал.
Глава 4
Возвращение трубаря
Госпожа Гера Спел, милостью бога Реда дочь директора Спела, горько плакала. Она плакала, потому что жизнь ее завершалась бессмысленно и мучительно.
Она лежала в постели, было зябко, и она никак не могла решиться скинуть с себя одеяло, сшитое из крысиных шкур. От одеяла дурно пахло, но когда она сказала об этом отцу, тот поморщился, как будто она упомянула о чем-то неприличном, и заметил:
— Тебе мерещатся глупости. Это от болезни.
Господин директор Спел свыкся с болезнью и неизбежной скорой смертью дочери. Ее мать тоже кашляла кровью и умерла от этого, и доктор сказал, что медицина не знает никаких средств против этой болезни, которая гнездится в груди и недоступна мазям и примочкам. Директору Спелу было горько сознавать, что дочь его не родила ребенка, что так нелепо и позорно для доброго имени древнего рода Спелов кончилась история с ее женихом, дело которого, состряпанное Мокрицей, не удалось замять. И оно показало всем, что Спел уже не самый сильный человек в городе.
Гера лежала под крысиным одеялом и разглядывала знакомые замысловатые подтеки и трещины на потолке спальни. Гера никак не могла примириться со смертью, и в кошмарах, которые ей теперь снились каждую ночь, она видела, как карабкается по туннелям, потому что впереди должен быть свежий воздух и много света, и Город Наверху. Виноват был тот трубарь. Трубарь Крони. Она почему-то запомнила его имя, хотя никто не запоминает имен трубарей. Он был странный человек, этот Крони, и ей было жалко, что он умер в туннелях.
Надо было вставать и начинать новый бесконечный день. Гера разрывалась между ожиданием, что наступающий день может оказаться последним, и страхом перед бесконечностью этого дня, который надо пережить. Она отсчитывала, задерживала минуты и как-то даже разбила водяные часы, смутно подозревая их в злонамеренности. Но день все равно кончился, и, укладываясь спать и дрожа перед жестокостью ночи, Гера каждый раз испытывала благодарность к собственному телу, одолевшему еще один день.
Она иногда пыталась призвать себе на помощь образ рассудительного и язвительного Леменя, которого она не заметила бы, если бы он был знатным, и не полюбила бы, если бы ему не грозила смерть. Но появление трубаря, который принес железный знак, поставило точку на существовании инженера Леменя. Лемень растворился в прошлом, и хотя Гера могла заставить себя вспомнить черты его лица или манеру говорить, вызвать в памяти Леменя целиком она была уже не в состоянии: потерялись какие-то ниточки — пружинки, объединяющие голос, улыбку, манеру хмуриться, походку человека, которого она любила и из-за которого сказала отцу, что уйдет в Бездну с ним вместе, и отцу пришлось запереть Геру в подвале и поставить у подвала стражу. Тогда у нее и обострилась болезнь.