Шрифт:
Кира, вернись!
– Нина Павлова
Кира, вернись!
– Нина Павлова
После литургии стоим у храма, дожидаясь схиархимандрита Илия (Ноздрина). Одна моя знакомая из Козельска говорит своей подруге: – Как батюшка скажет, так и поступай. Иначе беда.
Рассказы
• Разговоры
• Корова и космос
• Клубника
• Счастливый таксист
• Кира, вернись! Разговоры
После
– Как батюшка скажет, так и поступай. Иначе беда.
– Какая беда?
– Как с моим племянником Федором. Врач обнаружил у Феди язву желудка и велел ехать на операцию в Калугу. Привела я Федю к батюшке Илию за благословением на операцию, а тот говорит: «Не езди в Калугу. Подлечишься здесь, в поликлинике, и всё пройдет». Но ты Федю знаешь – он мужик с гонором. «Я, – говорит, – не нищий, чтобы лечиться в нашем убогом райцентре. Я в Калугу поеду». А батюшка чуть не плачет, уговаривая Федю: «Прошу и молю, не езди туда. Ты из Калуги домой не вернешься». Тут Федя разъярился как бык и потом дома ругался: «Только бабы-дуры верят попам, а у меня своя голова на плечах!» Поехал Федя в Калугу. А там перед операцией стали проталкивать зонд в желудок и проткнули что-то. Началось такое кровотечение, что Федю даже до операционной не довезли. Отпели мы Федора.
– Да, надо слушаться старца, – соглашается подруга с рассказчицей, но, выслушав батюшку, поступает по-своему.
***История вторая. Многодетная мама в слезах рассказывает батюшке Илию, что ее старшая дочь, 15-летняя Верочка, мыла окна и, оступившись, упала со второго этажа:
– С тех пор почти месяц не разговаривает. Психиатр выписал Верочке направление в «дурку», а муж запретил туда дочку везти.
– Хороший у тебя муж, – улыбается батюшка. – И зачем нам «дурка»? Это просто испуг, всё скоро пройдет.
Через день вижу эту женщину в храме. Ставит свечи к иконам и сообщает радостно:
– Верочка наша уже разговаривает и веселая, как прежде. Прав был муж. Повезло мне с ним.
Корова и космос
Когда Юрий Гагарин, Герой Советского Союза и космонавт № 1, прилетел в Ташкент, меня включили в список сопровождающих его лиц и велели взять интервью у героя. Но какое там интервью, если Гагарин был практически недоступен из-за множества торжественных заседаний и встреч.
Ездили в те дни на бешеной скорости. Трасса заранее очищена от транспорта, и правительственный кортеж с Гагариным мчит на скорости под двести или больше двухсот. И вот влетаем мы на бешеной скорости в распахнутые ворота оборонного секретного завода, куда и по пропуску трудно попасть. То есть чтобы получить пропуск, надо месяцами проходить проверку на отсутствие шпионских связей. А тут встречающие стоят навытяжку, и все секреты общедоступны.
Помню, как дрогнуло лицо космонавта, когда он увидел на стапелях завода новый сверхсекретный истребитель. Быстро взбежал по лестнице, сел за штурвал, и лицо у него было такое, что я вдруг почувствовала: ему нельзя сейчас мешать, задавая вопросы. Это прирожденный боевой летчик, навсегда полюбивший небо.
Сопровождающие не решились подняться на стапели – высоковато всё же, на уровне двухэтажного дома. А Юра тем временем уже взбегал по лестнице на третий этаж. Ходил он так быстро, что фактически бегал. Свита сопровождающих не поспевала за ним. Люди они властные, но пожилые и тучные. Я же в ту пору была еще молодой и быстроногой. И вот бежим мы с Гагариным по третьему этажу, оставив свиту далеко позади. Вдруг Юра спрятался в комнате конструкторского бюро и попросил меня: «Прикрой!» Что ж, всё понятно: устал человек, и душа, задыхаясь в тисках толпы, ищет уединения.
Бегу по коридору уже в одиночестве, но как бы вслед за Гагариным, а свита, пыхтя, поспешает за мной. Минут двадцать бегали, пока не появился Юра.
А дальше снова езда на бешеной скорости – в пионерлагерь. Это была своего рода иконография советских времен: «Вождь и дети», «Космонавт и дети». На детском празднике всё было, как у взрослых: доклад, речи плюс стихи про дедушку Ленина и верных пионеров-ленинцев. В конце встречи космонавту подарили роскошный восточный палас. Сунул мне Юра палас в руки и шепнул: «Прикрой». Оказывается, ему надо было в то заведение, куда царь ходил пешком. Домик задумчивости был в конце аллеи. Я, прикрывая пути отхода, развернула палас и заговариваю зубы пионерам: «Обратите внимание на гармонию узоров. Древнее восточное искусство – это...» Зря старалась. Верные ленинцы, смотрю, бегут за Гагариным. Выстроились с букетами у входа в домик и вскинули руки в пионерском салюте. Смех и грех – торжественная встреча космонавта на фоне заведения с надписью «Туалет».
– Где бы спрятаться? – засмеялся Гагарин.
– Я вас спрячу, батыр! – сказал командир отряда Алишер.
Алишер что-то крикнул по-узбекски пионерам, и те побежали в зрительный зал якобы на встречу с космонавтом. А мы под руководством Алишера протиснулись сквозь заросли на ту уединенную поляну, где иная жизнь и иной мир. Тишина, запах мяты и чабреца. Гагарин и Алишер сидят, обнявшись, и следят, как высоко в небе плавно парит сокол-сапсан.
– Юра, – говорю, – мне ведь надо взять у тебя интервью.
– Напиши, что хочешь. Я всё подпишу.
– Нет, лучше сам расскажи про что-нибудь любимое.
– Про любимое? – улыбнулся он. – Тогда про маму расскажу. В детстве мы жили в деревне Креушино, и была у нас корова. Мама очень любила ее.
Но договорить нам не дают. Выследили всё же Гагарина бдительные люди. И Юра снова в тисках толпы, и опять недоступен.
Легко говорить: пиши, что хочешь. Но о чем писать? Звоню в Смоленск моей подруге, писателю Нине Семеновой: может, ей что известно о семье Гагариных? Ведь они уроженцы смоленской земли. Нина тут же поехала к родителям Гагарина, а потом рассказывала по телефону:
– Живут бедно, но честно. Ходят в телогрейках, а в избе иконы под рушником. А как раз передо мной приезжал кто-то из райкома партии и велел убрать иконы. Алексей Иванович, это папа Гагарина, молча выслушал его, но иконы не снял. Всех своих четверых детей, Юру в том числе, они крестили в здешней церкви. Потом и Юрий втайне от властей крестил здесь свою первую дочку. Конечно, это не для печати, но я взяла интервью у мамы Гагарина и пересылаю его тебе.
А в интервью мама Гагарина, как и сын, тоже рассказывала про корову: «Какое же благородное животное корова! Ничего для себя, всё для людей: молоко, мясо. И даже шкура ее потом на обувь людям идет. Вот бы и нам так жить, чтобы всё для людей и всё по совести».