Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Но эти радости вскоре стали блекнуть. Мефодий часто приходил к нему сердитым. Им молчаливо отказывали и отказывали в том, что они хотели получить, а время шло — вот постарели еще на год. Вторую зиму жили они в городе апостолов Петра и Павла... Напрасно прождав возле папских ворот. Мефодий возвращался, садился на край постели брата и говорил, нахмурив брови:
— Дело принимает другой оборот...
— А что такое?
— Помалкивают о том, чтобы мы возглавили Моравско-Паннонский диоцез...
— Скажут, скажут, брат, — пытался успокоить его Философ.
— Дай бог... Но, видя суету людей Адальвина, я начинаю сомневаться в славословиях, которыми паписты осыпали нас вначале.
—
— Знаю, знаю, но что-то долго ждать приходится.
— Немало ждали, подождем еще... И я — разве смогу я ехать? Запоют птицы, зазеленеют травы, и придет к нам радость, я выздоровею, и все пойдет, как мы хотим
Но это говорилось затем, чтобы успокоить брата и сподвижника. Философ понимал: враги славянской письменности начинают брать верх, а папа не знает, как поступить. Он не мог вечно держать братьев в неизвестности. Анастасий часто наведывался, спрашивал о выздоровлении — интересовался, мол, папа...
Эти визиты побудили Константина быть более внимательным к гостю, чтобы чем-либо не обидеть его и особенно не дать ему понять, что братья недовольны папой. Анастасий и сам чувствовал его боль:
— Вот поправишься, и дела ваши двинутся. Я сделаю все возможное, чтобы исполнить твои желания.
Однако порой, опустив ладони на колени, папский библиотекарь тяжело вздыхал:
— Идет борьба за диоцез. Немецкие епископы и аббаты считают, что эти земли по праву принадлежат им.
Тут Константин, забывая о своей боли, приподнимался и долго доказывал, кому принадлежат паннонские и моравские земли. Его красноречие поражало Анастасия. Когда, задыхаясь и раскрасневшись. Философ умолкал, Анастасий клал ему ладонь на руку:
— Твое слово полностью убедило бы святого апостолика в правоте вашего дела. Поэтому ты отдыхай и поправляйся, не волнуйся. Я скажу тебе, когда мы пойдем к папе. Он человек хороший. Умница! Семь раз примерит и лишь тогда отрежет. Только сейчас слишком долго примеряет, и это используют ваши враги, чтобы усилить на него давление. Даже Людовик Немецкий прислал послов с просьбой не удовлетворять ваших требований. Он, мол, всю жизнь боролся за эти земли и теперь не может согласиться, чтобы они стали самостоятельным диоцезом. И все подчеркивает свои заслуги перед римской церковью. Во-вторых: отношения между папой и Гинкмаром Реймским ухудшились. При Николае Гинкмар не смел так вести себя, но теперь, с возрастом, он стал упрямее и не всегда поддерживает божьего наместника. Гинкмар многое решает сам, не советуясь с Римом, и этим льет воду на мельницу немцев.
Константин понял, что борьба будет тяжелой. Скорее бы поправиться! Время от времени боль утихала. Он вставал с постели, но выходить не спешил. На дворе все еще стояла ненастная погода, и Философ боялся нового осложнения.
Все чаще садился он за письменный стол и упорно создавал книги на славянском языке. В его комнате был особый климат: теплый и вместе с тем печальный. Слабое тело склонялось над пергаментом, тонкая рука с проступающими узлами вен внушала уважение к этому ученому человеку, который дописывал страницы своей жизни в заточении большого города. Константин чувствовал себя очень одиноким, но не говорил об этом, чтобы не обидеть кого-либо. Все старались сделать невозможное возможным — приблизить день отъезда в страну своей мечты, где ждали друзья, прощальная улыбка Марина, где была могила Деяна.
...Поедут ли они и когда, никто не мог сказать наверное. Вечером приходили все к Константину, рассказывали о том, что сделали, но он все больше и больше страдал оттого, что сам не мог вступить в борьбу
6
Ирина входила в тайны города. В церкви Санта Мария Маджоре она узнавала все новости. Она уже не пряталась от своих сограждан, византийцев. Слава одинокой изгнанницы вызвала к ней сочувствие. Сперва их взгляды пугали ее, но постепенно она стала замечать в них любопытство. Ирина еще была красавицей, и хотя черты ее обрели спокойствие и лицо округлилось, но ее чары продолжали действовать. И так как к этому прибавлялась молва о прежней жизни — приукрашенная и дополненная, — то получалось нечто похожее на восточную сказку. И каждый стремился войти в ату сказку, полистать ее страницы, чтобы понять что-то, что пропустили другие, — недосказанное, скрытое за молчанием. Росло число доброжелателей. Некоторые начинали досаждать тем, что навязывались в друзья. Два немолодых патрикия выразили желание быть ее покровителями. Этот благовидный предлог заставил Ирину держаться холодно, но не настолько, чтобы оттолкнуть их. Она чувствовала ситуацию и старалась извлечь из нее пользу.
Ирина жила скромно, стала бережливой. Она переехала в другую квартиру на Виа Маджоре — улицу, на которой совершались все торжества и шествия. Ирина содержала пожилую служанку и только по воскресеньям позволяла себе приглашать гостей. Обычно люди приходили после утреннего церковного богослужения. В небольшом салоне с красивым камином говорили о жизни в Константинополе, вспоминали о давних событиях и былом величии, иногда кое-кто из женщин смахивал слезу краем вуали. Хотя дом часто посещали молодые мужчины, никто не мог похвастаться интимной близостью с хозяйкой. Ирина держалась на высоте прежней славы. И теперь она презирала себя всякий раз, как вспоминала, что в первое время, поддавшись страху и одиночеству, она испытывала влечение к некоему синьору Бозоне.
Об этом унижении она думала редко. Ирина сменила бедную квартиру на небольшой, но красивый дом на главной улице, чтобы отдалиться от воспоминаний. Стоя на высоком балконе, она могла наблюдать шествия, папские торжества, всевозможные посольства на разных земель и от различных королей, приходившие засвидетельствовать новому папе свою верность и уважение. Пестрая ежедневная суета делала ее участницей жизни большого города, возвращала ей хорошее самочувствие, и она думала, что стоит если не выше, то наравне с теми старыми фамилиями, которые мало-помалу беднели, но не отказывались от былого величия. Таких родов в столице было много. Их представители неустанно стремились вернуть славу предков, но это мало кому удавалось. У такого семейства Ирина сняла дом. Оно дало миру нескольких епископов и одного папу. Обедневшие потомки не пропускали случая подчеркнуть это перед каждым, кто более или менее заслуживал их внимания. Ирина пересчитала свои богатства. Она могла бы купить этот дом и посла этого все еще оставалась бы при деньгах, но ей казалось, что она не долго будет жить в чужом городе, в что в неизвестном, но недалеком будущем корабль унесет ее обратно в Константинополь, к роскошной и приятной жизни...
Может, отчасти поэтому Ирина на хотела связывать себя ни с кем из мужчин, упорно предлагавших ей дружбу и покровительство. Она надеялась снова вернуться туда, где знала и ненависть, и почести, где испытала чувство власти и превосходства над всеми. Весной и летом Ирина любила сидеть на балконе, среди зеленых вьющихся растений, и смотреть на жизнь внизу — жизнь поспешную, полную забот и тревог обыкновенных людей и лиц королевской крови, пришедших, чтобы принести дары и получить взамен кое-какие выгоды от божьего наместника.