Кирза
Шрифт:
Все это знакомо. Сами были такими.
«Крокодильчики» и «попугаи», разбавленные «лосями» и держанием табуреток, черпакам быстро надоедают. Помаявшись пару недель, начинают поиски нового.
Арсен придумал игру — «в бая».
Каждый вечер пристает теперь ко мне:
— Давай в «бая» играть! Давай! Вчера не играли!..
— Отстань, иди на хер! Сколько можно! Не видишь, я читаю?!.
Арсен подсаживается ближе и притворно вздыхает:
— Скучно ведь! Пойду дедовщину зверствовать.
Молчу.
Арсен
— Ну разок давай в «бая» поиграем, разок и все, а?
— Ладно, разок только. И не будешь читать мешать?
— Не буду, не буду! Ай, спасибо! Эй, бойцы, сюда все! В «бая» играть!
Как и в столовой, стены казармы были украшены фотообоями. На одной стороне поле и лес, а на другой — снежные горы.
Около нас с Арсеном выстраиваются две группки бойцов.
— А чьи это поля и леса? — спрашивает одна группа другую, показывая на обои за моей спиной.
— А вот барина нашего, — кланяясь, отвечают другие.
В свою очередь интересуются:
— А горы вон те, чьи они?
— А вот нашего бая! — указывают на Арсена бойцы, и, приплясывая, поют: — Ай-ай-ай! Самый лучший у нас бай!
Арсен откидывается на кровать и звонко хохочет, дрыгая ногами.
Лицо его совершенно счастливое.
В «бая» он готов играть ежедневно. Смеется при этом искренне, от души. По-детски почти.
Никто на него не злится даже.
Костя Мищенко, по кличке «Сектор», каждый вечер разучивает с духами песни любимой группы, под гитару. Играет Костик здорово. Подобрал все аккорды и записал слова. Получается у него похоже.
Бойцы петь не умеют совсем. Блеют, не попадая в такт. Костя злится. Остальные гогочут.
Песня про подругу, которой обещают «дать под дых», давно уже наша строевая, с одобрения Ворона.
Кто-то из черпаков додумался выдать бойцам из каптерки летние синие трусы. Приказали подвернуть их как можно туже. Получилась пародия на плавки. Выбрали самых тощих духов и заставили изображать позы культуристов на соревновании. Конкурс назвали «Мистер Смерть-92».
Тот же Костик подбил бойцов на постановку спектакля.
На представление собралась вся казарма. Пришли даже снизу, из МТО.
Бойцы постарались на славу.
Из одеял соорудили ширму-занавес.
Самый толстый, Фотиев, в накинутой на плечи шинели с поднятым воротником изображает царя. На его голове корона из ватмана. С плеч свисает одеяло — мантия. В руке швабра — посох.
Трое других сидят рядком на табуретах, изображая вязание. Головы покрыты полотенцами на манер платков.
Рассказчик — самый разбитной из духов, с веселой фамилией Улыбышев, начинает вступление нарочито старческим голосом:
— Три блядищи под окном перлись поздно вечерком…
Вступает первая «девица»:
— Кабы я была царица, я б пизду покрыла лаком и давала б только раком…
Стоит такой хохот, что не слышно слов второй «героини».
— Царь во время разговора
Фотиев старательно изображает дрочку. По-царски, отложив посох, двигает обеими руками, намекая на размер.
Смеюсь вместе со всеми, сгибаясь пополам. В мое плечо, хрюкая, утыкается Сашко Костюк. Если бы мои знакомые на гражданке узнали, над чем я веселюсь… Особенно те, с кем я ходил в московские театры…
Успех у зрителей бешеный. Премьера состоялась.
Предлагаю дать артистам на сегодня поблажку. Черпаки соглашаются. Посылаем недовольных Гудка и Трактора в столовую за картофаном. Шнурки собираются нарочито медленно, поглядывая из-подлобья на духов.
— А ну резче, военные! — гаркает на них Бурый. — Постарели невъебенно? Щас, бля, омоложу!
Бурый спрыгивает с койки и хватает ремень.
Шнурки расторопно исчезают.
Через час сидим все вместе в дембельском углу, сдвинув табуреты. На них — подносы с хавчиком. Бойцы жадно едят картошку. Запасливый Костюк откуда-то притащил кусок пересоленного сала и зеленый лук. Костик Сектор приносит «чифир-бак».
— Да-а… — откидывается на койку Паша Секс и закуривает. — Я даже представить не могу, чтобы мы вот так с нашими старыми сидели.
— Ну хуле… Заслужили, ладно тебе, — подмигиваю бойцам.
Пытаюсь отрезать от твердого сала хотя бы кусок.
— А покурить можно? — спрашивает наглый Улыбышев.
— Ты не охуел ли слишком, Улыбон? — усмехается Кица. — Сектор, шо за хуйня?
Костик вытирает губы, дожевывает, поднимается и орет:
— На «лося», блядь! Музыкального!
Улыбон получает в «рога», разводит руки в стороны и поет:
— Вдруг как в сказке скрипнула дверь! Все мне ясно стало теперь!
Костик неожиданно сердится:
— Так, все! Хорош тут охуевать! Съебали по койкам! Сорок пять секунд — отбой!
Бойцы, едва не опрокинув подносы, бросаются к своим местам.
— Ну и правильно, — говорит Паша. — Не хуй…
Мне, в общем-то, все равно. Отдохнули — и хватит.
Это молодые осенников. Им с ними служить целый год. Им и решать.
Утром Улыбону и вовсе не везет.
На осмотре Арсен доебывается до его неглаженной формы.
— В бытовку, мухой! — командует Костик.
Вслед за залетчиком туда заруливают сразу несколько человек. Выставляют «шухер».
Белкин пробует утюг пальцем:
— Заебца. В самый раз…
Улыбона скручивают и валят на пол. Затыкают рот его же шапкой и придавливают коленом.
Белкин проводит утюгом по ноге бойца. Тот дергается и извивается, глухо мыча. Но держат крепко.
Спасает Улыбона лишь приход старшины.
Бойца возвращают в строй.
Арсен придирчиво изучает его подбородок. Но, вроде, бритый. Полотенца избежать удалось. В каждом призыве находится кто-нибудь, вкусивший такого «бритья». У нас — Гитлер. У черпаков — молдован по кличке Сайра. Среди шнурков — покинувший часть Надя.