Кишкодавка
Шрифт:
В результате тестируемые были сбиты с кривой дорожки паники и слухов. Тревога улеглась, не охватив. До того ли! У всех глаза уже беспокойно и отстраненно смотрели в будущее. Нужно было с отрицательными результатами проб на ковид, с одеялами и личными вещами бежать на распределение по бригадам. И убежали. Только пыль под кроватями осталась.
Человека с положительным тестом, тайно, совместив еще с одним таким же, привезенным откуда-то с другого карантина, отправили неведомо куда и заперли в глухой комнате далекой от троп, по которым ходили рыбообработчики и вольные люди.
Двое несчастных, вдруг до пронзительности ощутили себя изгоями,
В период ожидания лабораторного ответа, санитарный врач завода вкрадчиво вел с безнадежно больными щекотливые сепаратные переговоры. Уговорами отделял их частное несчастное прошлое от общего перспективного и светлого заводского завтра, которое не стоило портить. Он легко и радостно находил в нём и больным место тоже. При определенных обстоятельствах. Им нужно было лишь сделать решающий выбор. Между правдивым и правильным. И тогда счастье не минет! (Ударение на первую гласную! не путать с фр. minette; «ласковая кошечка» хоть и приятна сама по себе, но в данной ситуации не уместна, тем более в этом случае отрицательная частица «не» ставит два не противоречащих одно другому слова в неоправданную оппозицию).
Врач улещал. Обещал. Поглаживал по спинам рукой в резиновой перчатке, выдыхая через маску:
– Оплатим и этот карантин. И тот – общий. Все у вас будет. Заживете, как никогда. В довольстве и славе. А пока скажите лишь, что сидели в палатах изолированно. По два человека. Вы двое – как раз вместе. Никого не видели. Кормили вас через дверь. Засовывали вам всё в щель.
Больные, чувствуя, что им продолжают засовывать в щель, смущенно мялись. Маялись. Большие посулы никак не могли перевесить маленькую правду, заставить сменить ее на безвредную непринципиальную ложь. На пустячок.
Упёрся пустячок, раскорячился.
– Ну? – Не понимал врач непонимающих своего счастья и материальной выгоды ковидников. – Чего вы? Ведь больше никто не заболел. Какая разница – в щель вам совали или не в щель? Что вы теряете? Лично – вы?.. Вот вас там спросят: как было дело? А вы возьми да и скажи: а так и было. Как положено. Сидели изолированные. Не общались. Все в масках. Лиц ничьих не помним. Ничего другого не знаем. Контактов не было. Никаких. И всё! Ну?..
Страшно было думать, что где-то – Там – спросят. Перекрестно. Что начнут испытывать их веру в карантин…
И кто знает, что они – Там – еще придумают? Что сделают с ними? Лучше уж… Лучше следовать советам знающего человека. Не путаться.
Продавать совесть стыдно. А вот уступить из страха… как-то полегче.
С другой стороны…
Врач, видя, что нерешительные ковидники, если им не помочь, так и будут сидеть мычать, хлопнул по столу большой ладошкой и строго сказал:
– Ну, вот и хорошо. Договорились. Молодцы. – И проник в души их: – Это всем нужно и важно. А то возьмут да потянут людей с завода. На проверку. Вам за это никто спасибо не скажет.
Хотел еще добавить, что и им, ответственным работникам завода, жигало на радость тем же врагам (допустим – королеве Елизавете) вставят, но смолчал, сообразив, что этот довод второстепенен и для рыбообработчиков не весом. Их это жигало не касается. И даже радует в силу межклассового антагонизма. Другое дело – невинные товарищи.
И они пошли на святое дело – товарищей выручать! В нужный момент, в нужном месте, тем, кому нужно, сознались, что сидели строго по двое. В масках. Никого не видели. Ничего не помнят. Ели и спали. О плохом не думали, и вот оно!
Пришедший через десять дней результат вторичного теста с кровью оказался отрицательным. Третичный – тоже. Нет болезни. Зря оторвали, отщипнули от трудового коллектива!
Один из охранников, готовясь сдать пост и идти спать, сказал без всякой надобности, сладко зевая:
– Спецально, поди, градусники понатерли, чтоб не работать.
И открыл дверь пошире. Хватит кормить через щель тунеядцев.
Симулянтов отправили на Маложопинский завод. Обещанных денег не заплатили. Санитарный врач перестал их узнавать. Избегал. Или просто не здоровался.
Да, собственно… Ну, сказал бы он им «здравствуйте»? И что? Что толку – здоровым желать здоровья? Пусть себе идут – трудятся. Для того и ехали на край света.
Маложопинский завод встретил отщепенцев тяжелым ручным трудом. Из автоматизации лишь – точило и еще что-то железное, отключенное в прошлом году.
…
Вдоль реки, омывающей тундру и морскую косу одновременно – по разным своим берегам – стояли разномастные рыбные заводы и артели. Мнооого их там стояло и стоит!.. С незапамятных времен и доныне. И при коммунистах. И до них тоже здесь рыбу ловили. Может, еще дикие племена.
Коммунисты давали план и старались. Но мало. После них стали процеживать реку и прибрежные района моря с особым тщанием, ибо пошёл счет на личные рубли и наличные доллары.
Говорили, что когда-то здесь была тюрьма или монастырь, при котором попы промышляли, вторя столпам веры – рыболовам, тому же Андрею. И потому реку назвали Поповка, а заводы Малопопский, Среднепопский и Маложопинский. То есть, конечно же, Малопопский. Но недоброжелатели с Материка, на котором их прижала жизнь (или просто нечего было жрать, и они завербовались для работы на заводы дальневосточья), злые и ленивые насмешники, вместо того чтобы благоговеть, взяли и запустили неблаговидное поименование. Естественно, оно не было отраженно топографически. Да и было ли все так с топонимической точки зрения? Так ли складывались громкие звуки? Едва ли! Враньё. Никаких попов в прошлом, видать, здесь не было. Станут попы ловить рыбу!.. И заводы назывались как-то иначе. А просто из вредности так их повеличали всякие либерально-большевистские брызжущие собственным ядом гады, которым всё и всегда не нравится. Может, жиды. Может, укрофашисты. Это бывает в жизни.
Ни на одной карте вы не найдете Большежопинска, и лишь посетив те места, можете прийти к такому словообразованию самостоятельно. А как еще назвать эту точку скопления вольных и невольных рыбообработчиков и примыкающего к ним исчезающего населения разрушенных поселков, прячущихся от грозных холодных штормов за баррикадами из бетонных обломков зданий Домов культуры и живописными нагромождениями колоритно-ржавых погибших от времени кораблей?
Охватив честным оком могучую жизнь и суровое пространство, вы поймете это. Сами собой губы сойдутся в слово. И оно слетит с них. И поднимется к белым чайкам, непрерывно орущим и гадящим на все подряд. А как им не гадить, если они целыми днями жрут? Огромными пятнами, как тополиный пух – лужи, украшают они море в месте сброса «обмывков» завода, полных сочными остатками рыбьих кишок.