Кишкодавка
Шрифт:
А ведь метать кишки в сторону нет никакой необходимости. У кишок есть своё место. Их нужно выстреливать в специальный жёлоб и только. Кишки из желоба медленно, точно радужные крахмальные комья, смывает непрерывно бегущей водой в трубы, проводящие и извергающие отходы рыбообработки на нижний конвейер, несущий слизистые ручьи к специальному бункеру-накопителю.
Меж рыбой и людьми метался некто Сепаратист. Он метался от ведра с горячей водой, куда окунал руки время от времени, смывая склизлый налет, мешавший цепко хватать рыб, к – конвейеру. Сепаратист – не то сторонник некой Народной Республики, не то противник, ловко скрывшийся
Сепаратист виден и слышен отовсюду, как козел в овечьем стаде. Во всяком случае, ему этого хочется. Бывает зол и агрессивен. Но вместе с тем вдруг ни с того ни с сего – добр, отзывчив и уступчив. Легко может выполнить за другого работу: схватить и поднять, взять и унести… Но чтобы все видели! Артистическая натура с комплексом превосходства.
Иоганн сразу ухватил его манеру на кишкодавке. И дело пошло.
Его зеленые глаза были пристальны, зорки в работе. Они выхватывали отдельных безжизненных рыб в потоке прочих. Им вторили руки.
Ее глаза – огромные, фарфоровые, голубые навыкат, как любил граф Толстой, обладавший противоположной лепкой глубоких глазниц – не мигали, остановившись. Не тревожились и оставались равнодушны. И в миг удачной хватки, и в тот миг, когда вырвавшаяся из брюшек масса брызгала на щеки девушки и окружающих ее рыбообработчиков, оседая мутными капельками, повисавшими студенисто. Глаза были невинно тихи и бестрепетны даже в моменты железного грома, лязгом оглашавшего пространство цеха, от пола до потолка, ажурно изукрашенного монтажными балками, системами вентиляции, инженерными сооружениями и прекрасными лампами медицинского немецкого света, обманывавшего человеческий мозг иллюзией не проходящего дня.
Гром и разрозненные крики прилетали от «пеньков». «Пеньками» называли рыбообработчиков, занятых на «выбивке». Они поднимали в воздух металлические противни с замороженной рыбой, и с грохотом обрушивали их на пни, точнее – чурки деревьев различных пород. Рыба вылетала брикетом и поступала на упаковку.
Едва ли японские рыбообработчики могут похвастать подобной хваткой и навыками в деле выбивки! Во-первых в Японии мало лесов, а следовательно и пеньков, а, во-вторых… Да хватит и «во-первых» для того, чтобы поискать иные технологии брикетирования! Не громыхать и не восклицать. То матом, то просто молодецки.
Если кто-то заорет вдруг сейчас, что, мол, и у японцев то же самое, сторонникам технологического прогресса остается только в пол плюнуть. Тем более так – вдруг – крик не проверишь. Но, если и в самом деле – так же, то… и японцы – черти крашеные. Если хоть один культурный японец содит противнем о пень, а остальные молчат и не пеняют ему, попрекая отсталым пнем, то и все они ни хрена не стоят в мире будущего и настоящего. И нечего тогда кичиться урбанизацией и техногенностью процессов своей японской жизни.
Иоганн надеялся на японцев и не верил, что они не изжили пережитки ручного механистического бездушного труда. По его понятиям такой труд, минуя обезьяну, превращал человека в мельницу.
– Превращают в животных! – Не выдержал как-то сдержанный Валентин, бывший дирижер военного оркестра, превосходящий по импозантности Р. Паулса (хотя, куда уж импозантней? а вот…). Был он обычно сдержан и весь его скрытый темперамент проявлялся лишь тогда, когда он проносился вдоль конвейера от конца его к началу с ведром необработанной горбуши. С такой стремительностью и с такой осанкой (откинув ведро в сторону и заведя остро плечо вперед), с таким отбросом гордой головы, точно тореадор – на бой с взбесившимся быком. С обломком шпаги, но с благородным сердцем. Возможно, голову приходилось отбрасывать и в противовес увесистому ведру.
– Нет! – Не согласился с ним Иоганн, не давая шансов своим товарищам по цеху, не позволяя им встать вровень с вольными животными. – В рабочий скот!
И кто оспорит? Кто скажет, что человек, неотрывно выполняющий одни и те же движения в течение восьми часов, с перерывом на тридцатиминутный чай не так же скотоподобен, как осел от темна до темна вращающий жёрнов или вол, тянущий плуг? В 21 веке!
Мрачная юдоль слез, рубеж долины Иосафата со страхами её, безумство воительное Гога и Магога – вот что есть путь сей. Или под вид того. Сплошная несуразность.
…
– Сереженька! – Говорит один Серега (прозванный Кулунда) – другому, лежащему под ним на двухъярусной железной кровати с плоской сеткой. – Никому здесь автоматика не нужна. Это дорого!
– Точно! – Поддерживает Иоганн. – Зачем делать роботизированные лини, когда можно сделать из людей роботов?
Уточняет сказанное Кулундой:
– И не только здесь. Так у нас повсюду. Ещё со времен колхозов.
Кулунда молчит. В общем-то, так оно и есть.
Иоганн не унимается:
– Ни один трактор голодным и оборванным работать не будет, а колхозник работал! При этом еще и с личного подворья «план» государству сдавал: молоко, мясо, шерсть, свиные шкуры… А до колхозов? А? «Но вдруг я стоны услыхал, и взгляд мой на берег упал?..» Каково?
«Бурлаки на Волге», печальная картина российской действительности, как известно, не в воспаленном мозгу заграничного либерала или местного хулителя Великой Российской Империи родилась, а в ясной голове действительного члена Императорской Академии художеств – Ильи Ефимовича Репина. Под его чуткой кистью восстал образ угнетения и истребления человеческого в человеке, мечтавшем под ярмом об одном: «…Когда бы зажило плечо, тянул бы лямку, как медведь…»
Хрен вам медведь будет лямку тянуть день и ночь!.. Ну, может в цирке минут десять – ради аплодисментов. И только. Запряги его по-настоящему – сдохнет.
На Большежопинском заводе за двести лет послебурлацкого периода мало что переменилось. Всё та же процессия проклятых тащится по песку жизни. С утра одна мысль: «Ах, не болела бы плечо!..»
Но рыбообработчик, как известно из Заповеди, не болеет! Он адаптируется. Плечи в расчет не принимаются. В этом есть своя правда жизни. В конце концов, все приехали работать, а не болеть и нечего пенять! Рыбообработчик это понимает. Если даже у него раздуло яйцо от орхита вследствие атаки специфической или неспецифической микрофлоры поддержанной гриппом или банальным ОРВИ, и ему грозит бесплодие, уменьшение яичка, его гнойное расплавление или воспаление придатка (эпидидимит), как у Феди, он не садится на бюллетень. А встает к конвейеру.