Кисло-сладкая журналистика

Ганапольский Матвей Юрьевич

Вначале мы подумали имитировать прямой эфир, но поняли, что это не получится – террористы слушали нашу станцию. Но потом мы решили, что этому террористу эфир нужно все-таки дать.

Нужно учесть, что к террористам ходили разные, известные в стране, люди и просили освободить хотя бы детей. Но дело шло с трудом. Поэтому мы обосновали необходимость прямого эфира тем, что, возможно, удастся узнать, что необходимо заложникам. Например, нужна ли им вода или какие-нибудь медикаменты.

Мы начали эфир, но решили одновременно тянуть время, потому что наш главный редактор Алексей Венедиктов стал звонить в Кремль и просить, чтобы нам дали специалиста, который подскажет, как вести подобную беседу. Но в Кремле то ли не поняли важность момента, то ли им было не до нас, но специалиста не дали.

Итак, разговор начался. Мы объяснили террористу, что он в прямом эфире, и что мы просим, чтобы он отпустил детей. Он отказался и стал перечислять свои требования. Ясно, что вывести федеральные войска из Чечни, как он требовал, мы не могли и поэтому продолжали его уговаривать. Мы говорили, что он должен пожалеть детей, а он говорил, что от рук федеральных войск погибло много чеченских детей. Мы говорили, что его сейчас слышат миллионы людей, и он должен проявить гуманность, а он спрашивал, где была гуманность этих миллионов, когда Чечню бомбили?

Естественно, разговор закончился ничем.

Потом был штурм, и террористов убили.

Я несколько дней после этого ходил с самоощущением героя. Говорить с главным террористом – это журналистская удача, что ни говори. Более того, мы пытались освободить заложников, разве это не благородно? Да, у нас не вышло, но мы вписали свои имена в историю. Не каждому в наше время выпадает стать участником столь значимых событий.

Так я думал в тот момент.

И лишь потом я понял, что, возможно, ошибался. Теперь мне кажется, что мы совершили сразу несколько ошибок, главная из которых в том, что журналист – должен был быть журналистом, а не вершителем судеб.

Да, мы разговаривали с главарем террористов.

Но позвольте спросить, а готовы ли мы были к этому разговору?

Мы прекрасно знаем, что для переговоров с подобными людьми существуют другие специальные люди, годами изучающие психологию террористов, имеющие специальную тактику подобного разговора. Они говорят с террористами часами и часто добиваются успеха. Нам не дали такого человека, но это не оправдание – мы подобными знаниями не обладали.

Почему мы решили, что он освободит детей, поговорив с нами? Потому что мы особенно хорошие? Или потому что он в прямом эфире?

Правда, думать об этом времени не было. У нас был вынужденный азарт.

Но представим себе, что в это время человек из спецслужб до нас говорил с этим террористом, и почти договорился, чтобы он отпустил десять детей, в обмен на выступление в эфире. Но тут влезаем мы, даем главарю эфир, без всяких условий, и дети остаются в здании.

Может быть, все было не так, а вдруг так?!

И еще одно, общее замечание.

Для чего террористы устраивают подобные акции. В первую очередь для того, чтобы о них говорили. Захватив несчастных детей, они спешат заявить всему миру о своих безумных планах. Журналисты не могут не сообщать о факте захвата, но означает ли это, что террористам нужно давать эфир, чтобы узнать об их переживаниях, перед тем, как они совершат массовое убийство? Заметьте, все, что говорил нам главарь террористов, было абсолютной правдой. Были и бомбардировки, и гибель детей. В Чечне была настоящая война, но власти стыдливо называли это «контртеррористической операцией». Действительно, Чечня – часть России, а раз так, то разве может быть война против собственного народа?

Но у властей свои резоны, а у журналистов должны быть свои. Между нами и террористами была одна существенная разница – они захватили зрителей и уже расстреляли несколько человек. А в этом случае с ними должны беседовать не журналисты, а совсем другие люди – хорошо вооруженные и стреляющие точно в цель.

Сейчас, если бы такое произошло, я бы отказался от беседы с террористом в прямом эфире.

Но и государство решило определиться, как быть в такой ситуации. Сейчас в России существует четкое законодательство, что террористам и людям, обвиненным в террористической деятельности, запрещается давать эфир. Их запрещается показывать по телевизору, давать их голоса по радио и приводить их прямые цитаты.

И я, с подобным решением, абсолютно согласен.

Более того, скажу, что иногда мне совершенно непонятно, почему в некоторых странах считается большой журналистской удачей взять интервью у какого-нибудь негодяя. Я понимаю, что крайне важно, чтобы в эфире были представлены разные точки зрения, но мне кажется, что человек, заявляющий, что он совершил один теракт и скоро совершит следующий, не может получить эфир, потому что причины, о которых он рассказывает журналисту, должен выслушивать только тюремный психиатр.

Но, к сожалению, я понимаю, что если Бен Ладан или какой-то отморозок, вроде него, даст интервью, то, почти любая западная телекомпания, конечно с оговорками, что он очень нехороший человек и что должны быть представлены все точки зрения, покажет это видео.

Но я глубоко убежден, что это неправильно или даже преступно.

Я понимаю, что мне могут возразить. Более того, у меня по этому поводу постоянный спор с моим коллегой Алексеем Венедиктовым, который считает, что разговоры об ответственности журналиста абсурдны, ибо перечеркивают саму информационную идею профессии журналиста.

– Не следует обвинять петуха в том, что он кукарекает во время восхода солнца. – говорит Алексей. – Тут первично солнце, а не петух.

Тут я с ним согласен. Более того, я признаю, что в разных странах разные традиции журналистики и разное понимание роли журналиста. Я ценю это многообразие. Но я настаиваю, что журналист обязан думать о последствиях каждого своего шага.

Вспомните мой пример с фильмом «Крепкий орешек», где герой Брюса Уиллиса, Джон Макклейн, дважды, в разных сериях, съездил по физиономии журналисту Саймону за то, что он, казалось бы, сообщал абсолютную правду. Да, но что это была за правда, и каковы были последствия?

Напомню, что первый раз Саймон сообщил в эфире имя героя и показал фото его семьи. Это позволило террористу, который смотрел телевизор, вычислить жену Макклейна, и она чуть не погибла.

В другой серии Саймон звонит из самолета, который может упасть, просит вывести его в прямой эфир и рассказывает эту жуткую правду. Но в аэропорту везде установлены экраны, и начинается грандиозная паника. Люди выбегают из здания, топча друг друга.

Дважды Саймон сообщал аудитории правду, но последствия были более чем сомнительны.