Кит на заклание

Моуэт Фарли

Тверда как гранит эта земля, а море холодно как лед; поколения здешних рыбаков прошли долгую череду испытаний, которые выдержали лишь те, кто сумел перенять у гранита и океана их первобытную мощь.

Сейчас жизнь стала легче, и все же ньюфаундлендцы — народ совершенно особый. Вплоть до 1950 года они не знали и знать не желали о том, что наша планета перешла в руки нового племени — в руки носителей технического прогресса. Ньюфаундлендцы продолжали жить, как жили их отцы и деды, в едином ритме с окружающей природой.

В 1957 году, когда я впервые попал на Юго-западное побережье, мужчины и подростки там все еще рыбачили в открытых пятиметровых плоскодонках

и выходили на промысел даже зимой, в такой холод, что у них рукавицы примерзали к веслам. Некоторые из рыбаков владели более крупными лодками и ставили на них допотопные одноцилиндровые двигатели; но и эти суденышки были беспалубными. Ловили здесь треску, и, как правило, рыбаки доставляли улов к своим собственным причалам, построенным из еловых бревен, и сами разделывали треску под специальными навесами. Женщины и девушки расстилали выпотрошенную и посоленную рыбу на деревянных сушилках, сколоченных из жердей. Как и триста лет назад, соленая треска оставалась здесь основным продуктом питания.

Воистину ньюфаундлендцев не коснулась современная цивилизация! Но не только это привлекало меня в них. При всей суровости их повседневного существования ньюфаундлендцы относились и друг к другу, и к приезжим с удивительной доброжелательностью и щедростью, которые превосходят все, что я когда-либо встречал у других народов, за исключением, пожалуй, эскимосов. Ньюфаундлендцы — лучшие люди на земле, решил я тогда и дал себе слово, что когда-нибудь перееду на этот остров и навсегда покину материк с его стремлением механизировать все на свете, с его идиотской страстью к бессмысленному производству ради столь же бессмысленного потребления, с его губительной погоней за новизной исключительно ради новизны, с его бездумным поклонением двуликому «прогрессу».

В 1961 году я вернулся к неприютным берегам Ньюфаундленда на своей ветхой шхуне и с божьей помощью не утонул и не разбился; только помогал мне, конечно, не бог, а рыбаки: с большим тактом, благодаря которому вместе с моей жизнью было спасено и мое самолюбие, они позаботились о том, чтобы я избежал участи, обычно постигающей дураков и дилетантов, когда они попадают в суровые условия.

Следующим летом мы с Клэр двинулись вдоль побережья на запад, начав с залива Бей-Деспэр. Когда же лету пришел конец, выяснилось, что особого желания возвращаться на материк у нас нет. Мы начали подумывать о том, чтобы остаться зимовать в одном из рыбацких поселков Юго-западного побережья, но к исходу августа все еще не решили, на каком из них остановить выбор.

Продолжая без всякой цели продвигаться к западу, мы достигли Бюржо. Мы не собирались устраиваться в Бюржо на зиму, поскольку нам рассказывали, что построенный там современный рыбозавод в корне изменил прежний характер этого городка. Нет, мы держали путь к крошечной деревушке под названием Гран-Брюи, лежавшей в нескольких милях западнее Бюржо. Однако, когда мы были на траверзе острова Боар-Айленд, у входа в сложный лабиринт проливов между островами Бюржо, у нас заглох двигатель. Идти проливами под одними парусами было рискованно, и мы неохотно свернули к Бюржо. К тому времени, когда шхуна была готова продолжить плавание, погода испортилась. Мы застряли в гавани.

Бюржо, во всяком случае восточная его часть, где находилась пристань, оказалось местом малопривлекательным. Главенствующим элементом здешнего пейзажа был рыбозавод. Над гаванью разносился оглушительный рев дизельных генераторов и омерзительный запах гниющей рыбы. Однако, судя по людям, с которыми

нам довелось познакомиться, наступление индустриальной эпохи в Бюржо не изменило характера местных жителей — они были приветливы и дружелюбны. Когда мы ненароком обмолвились о том, что собираемся зимовать где-нибудь на побережье, нас тотчас повели на западную окраину этого растянутого городка, в небольшой, почти изолированный от основной части Бюржо район под названием Мессерс-Ков.

С первого взгляда нам стало ясно, что это типичный, классический аутпорт. В ярко крашеных домиках Мессерса, стоявших по берегу небольшой уютной бухты, жили рыбаки, всего четырнадцать семей. Нам показали недостроенный деревянный домик на гранитном утесе, глядевший окнами на юг, где за грядой островов простиралась бескрайняя равнина океана.

Домик продавался.

Мы хотели снять его на сезон, но хозяин, молодой рыбак, мечтавший сделаться наемным рабочим на рыбозаводе, сдать свой дом отказался. Он желал непременно продать его. Осень была уже на носу, и в сущности искать какое-то другое место нам вовсе не хотелось. Мессерс-Ков и тамошний народ нам понравились. И мы купили этот домик.

Капитан Пенней аккуратно подвел свое судно к запорошенной снегом официальной пристани Бюржо. Стоя на мостике, он на прощанье помахал нам рукой. Мы сошли по трапу и увидели горстку людей, пришедших на пристань, как это делали их отцы и деды, чтобы встретить каботажку, совершающую очередной рейс. Подвижный, невысокий человек лет сорока отделился от группы горожан и поспешил нам навстречу. Его загорелое, решительное лицо сияло приветливой улыбкой.

— Получил вашу телеграмму, вот и пришел вас встретить, — объяснил он. — На той неделе был шторм с дождем, и по дороге теперь только на коньках ездить. Так что я на лодке — повезу вас домой через залив. Где тут ваши снасти? Я сам снесу.

Это был наш ближайший сосед и, пожалуй, наш ближайший друг — Симеон Спенсер, владелец крошечной лавки, помещавшейся прямо у него на кухне. Он с величайшей заботливостью усадил нас в свою плоскодонку с мотором, погрузил наш багаж и отчалил от пристани.

Был морозный вечер, и, несмотря на легкое волнение, тонкий беловатый ледок покрывал воду в проливах; наш путь лежал между островами, мимо причалов Фирби-Харбора, Шип-Дока, Мади-Хоула. Мы шли на запад, в родную гавань — Мессерс. В спину нам летели брызги, тотчас превращавшиеся в ледяную корку на одежде; мы, съежившись, сидели на носовой банке и смотрели на крохотную фигурку Сима, стоявшего на корме и чем-то напоминавшего птицу. Неожиданно он круто положил руль на борт, и плоскодонка так резко накренилась, что мы с Клэр заскользили по своей банке. Сим замахал рукой в сторону моря и, с трудом перекрывая рокот мотора, прокричал:

— Кит!

Я обернулся к Лонгбоут-Рокс — гряде черных рифов, блестевших в волнах, и увидел, как за рифами мелькнуло что-то черное и гладкое, стремительно поднялось из воды, а потом снова плавно исчезло из виду; над волнами осталось лишь облачко легкого тумана, быстро уносимое норд-остом.

Мимолетное появление океанского исполина было прекрасным подарком к возвращению из странствий. Тайны животного мира, с которым мы делим нашу планету, всегда интриговали меня, но до знакомства с Юго-западным побережьем я никогда не сталкивался с непостижимым миром китов — а ведь он, пожалуй, таит в себе величайшие загадки на Земле. Жизнь в Бюржо свела меня с китами, ибо каждую зиму небольшие стада финвалов проводили несколько месяцев в тамошних водах.