Кит на заклание
Шрифт:
В первую же неделю после нашего возвращения большинство соседей пришли повидать нас, — пришли с самыми теплыми чувствами.
Одним из первых навестил нас Оуни Стикленд — одинокий, вечно грустный рыбак средних лет, один из немногих на побережье, кто все еще в одиночку выходит в море на плоскодонке. Оуни принес нам ведро свежей сельди. Он сообщил, что в прибрежных водах появились крупные косяки сельди и он с удовольствием будет приносить нам немного рыбы каждый день. Этим, в сущности, беседа и ограничилась. Оуни охотнее слушал, чем говорил. Он был добр, застенчив, мягок, до ужаса боялся нам помешать и довольствовался тем, что часами сидел у нас, не произнося ни слова и лишь изредка украдкой поглядывая на Клэр с выражением смиренного обожания.
Частым
Он был вежливый, обходительный человек и упорно величал меня «шкипером», потому что мне принадлежала последняя, кажется, парусная шхуна в Ньюфаундленде.
— В старое время, — говорил он, имея в виду эпоху «до присоединения», — в Бюржо всегда было восемь — десять больших шхун. Весной и осенью мы брали рыбу на отмелях, а летом шли за границу. Пожалуй, нелегкая была жизнь, но мне и в голову не приходило жаловаться. В Бюржо тогда жило, наверное, с дюжину шкиперов, суда они водили по всему свету и всегда благополучно возвращались домой. Но после присоединения всему этому пришел конец. Канаде мы были просто ни к чему. Шхуны погнили, лежа на берегу, а паровые суда пошли на продажу. Поначалу мы пытались рыбу ловить, но и это дело зачахло, так что почти все шкиперы осели на берегу. Вот это действительно было нелегко: капитанам с нашей квалификацией и в наши-то годы — мне тогда только-только сорок исполнилось — сидеть без работы. А нам еще говорили — это, мол, к лучшему. Гораздо, мол, лучше вам работать на фабрике. Может быть, может быть... Но я благодарю бога за те годы, что я прожил в море.
Однажды вечером, когда тьма за окнами сгустилась настолько, что едва ли кто сумел бы разглядеть нашего гостя, нас навестил дядя Сэмюель, сухой и жилистый человечек, чье смуглое лицо, сморщенное, как печеное яблоко, выдавало индейскую кровь. Рыбак он был никудышный, да и не любил моря. И все же искусство дяди Сэмюеля принесло ему громкую славу — дурную славу, по мнению констебля канадской полиции, представлявшего в Бюржо закон.
Дядя Сэмюель охотился на суше. Оружием ему служили ружье и капкан, а угодья его простирались на сотню миль к северу от побережья — это были «бэрренсы», бесплодная, каменистая канадская тундра, открытая всем ветрам. В подарок нам он принес огромный, на несколько обедов кусок «деревенского» мяса, завернутый в промокшую бумагу; «деревенским» здесь называют мясо незаконно убитого карибу.
Не забывая подливать себе рому, дядя Сэмюель в течение нескольких часов говорил о себе и о том мире, в котором жил. Он рассказал нам, что в бэрренсах в этом году бродят десятки рысей, покинувших свои обычные убежища в дальних лесах и пришедших сюда охотиться на зайцев; а по берегам рек встречаются лоси. Говоря о лосях, он сокрушался по поводу нашествия «стрелков» — так он с презрением называл охотников-любителей из Шорт-Рича, накупивших магазинных винтовок и убивавших лосей без разбора.
— Я не против охоты, — заявлял Сэмюель. — Но ведь надо же понимать, какого зверя можно бить, а какого нельзя! А им все равно, они и самок стреляют, и детенышей — всех подряд. И большинство даже мяса не берут, бросают туши неразделанными. Раньше такого не бывало. Большой удачей считалось иметь ружье с патронами, а уж если кому посчастливится убить оленя, так он все мясо до последнего кусочка домой нес, жене и детям...
Дядя Сэмюель замолчал и с осуждением покачал головой.
— Худые, видно, времена настали, если взрослые люди такое творят. Нет, раньше ничего похожего не было. Никто из наших не стал бы убивать больше, чем ему надо. А этим, с завода, им лишь бы стрельнуть. Им что зверя бить, что птицу — все равно. На прошлой неделе двух орланов убили, забавы ради. Чтоб на орланов охотиться — такого я в жизни своей не слыхал. Это уже преступление против природы, и больше ничего!
Большинство наших гостей были из Мессерса, но иной раз приходили и с «того конца» — так наши соседи называли Харбор и Рич. Однажды днем, привлеченный зычным лаем Альберта, я подошел к окну и увидел пятерых всадников на здоровенных скакунах, неуверенно ступавших по пешеходному мостику, который соединяет Мессерс с остальными районами Бюржо. Впереди ехали врачи городской больницы, муж и жена; за ними — их дети; пятым был симпатичный парень, которого они любили называть своим «грумом». Все, кроме «грума», были одеты в настоящие английские костюмы для верховой езды, включая кепи и хлыстики. За всадниками следовали два громадных, кудлатых пса, так называемые ньюфаундленды; в действительности же порода эта была выведена в прошлом столетии в Англии.
Врачи были одним из двух семейств, составлявших «аристократию» Бюржо. Лишь недавно переехав сюда из Европы, врачи, очевидно, считали, что они — верхушка городской знати, ибо вторую аристократическую фамилию возглавлял всего-навсего владелец рыбозавода. Оба семейства объединяло упорное стремление стать для городка образцом поместного дворянства, и они безудержно соперничали между собой, используя в качестве орудия борьбы наиболее броские предметы роскоши. Так, например, когда врачи купили себе катер с реактивным двигателем, развивающий скорость до тридцати узлов, владелец рыбозавода тотчас ответил на это приобретением прогулочной яхты поистине королевской красоты. Это была неравная борьба, потому что врачи могли рассчитывать только на свое жалование, а оно едва превышало тридцать пять тысяч долларов в год — жалкие гроши по сравнению с доходами, которые давали владельцу завода и его жене принадлежавшие им предприятия.
В своем соперничестве они доходили до смешного и немало позабавили жителей Бюржо. Решив развлечься верховой ездой, врачи выписали из-за границы двух скакунов; семья заводчика парировала выпад, приобретя четырех чистокровок. В ответ на это врачи привезли еще двух лошадей и шетландского пони. Тогда владелец рыбозавода заказал еще четырех лошадей и... мексиканского ослика. А потом, чтобы закрепить свою победу, добавил к ним еще пару лам из Перу! Врачи сдались, и состязание пошло по другим каналам.
— Дело могло бы зайти еще дальше, — язвительно комментировал события Сим Спенсер. — Не сомневаюсь, что следующими на очереди были жирафы, а за ними последовали бы слоны, так что для нас в городе уже просто не осталось бы места!
Прошла неделя, и мы втянулись в присущий Мессерсу ритм жизни и снова начали ощущать тот покой, который составляет одну из приятнейших сторон жизни в аутпорте. У нас оставалось время на то, чтобы подолгу гулять вдоль берега, разглядывая всякую всячину, выброшенную океанским прибоем; и на то, чтобы изредка предпринимать пешие походы в глубь острова, где иногда нам удавалось увидеть стада карибу; ходили мы и к Бэрэсвею, соленой лагуне с песчаными пляжами, где летом местная ребятня купается и собирает съедобных моллюсков.
Однажды солнечным днем мы с Альбертом дошли до западной оконечности острова Грэнди и по шаткому подвесному мостику — он меньше метра шириной и в шторм раскачивается, как качели, — перебрались на берег собственно Ньюфаундленда. Вскарабкавшись по крутому склону массивного гранитного холма Хэд, мы оказались на высоте шестидесяти метров над бившимися в обледенелые скалы волнами.
Достигнув вершины, мы обнаружили, что не нам одним пришло в голову воспользоваться этим великолепным наблюдательным пунктом, с которого открывается вид на океан и все близлежащие острова.