Китайская головоломка
Шрифт:
Начиная с эпохи Хань конфуцианство приобретает статус официальной государственной идеологии Поднебесной. Жесткая догма, каждый элемент которой досконально прописан и подлежит неукоснительному исполнению, практически определила основные параметры китайской цивилизации.
С этого момента ни один сдвиг в политической и государственной жизни Китая не обходился без оглядки на Учителя. На него ссылались, цитировали для обоснования тех или иных нововведений. И Учитель представлялся реформатором или даже революционером. Когда же возникала необходимость отстоять в неприкосновенности прежние порядки, не позволить новому поглотить старое, тогда опять же ссылались на Конфуция, на его изречения и наставления. И он выглядел великим мыслителем древности, ратовавшим за возврат к прошлому,
В частности, так обращались с Конфуцием и его учением в 1966–1976 годах, в «десятилетие великого хаоса», в период так называемой «великой пролетарской культурной революции», развязанной по личной инициативе Мао Цзэдуна. Тогда одна из первейших и важнейших целей хунвэйбиновского разгула состояла в том, чтобы разрушить традиционную китайскую семью — этот столп конфуцианства.
Социальной единицей в Срединном государстве и обществе в отличие от Запада всегда был не индивидуум, не «эго», а коллектив, семья, точнее род, экономической базой которого служили земельные наделы их общая собственность. Доходы с этих наделов использовались помимо прочего и прежде всего на организацию ритуалов, связанных с поклонением умершим, с культом предков. Демонстрировавшаяся во время этих ритуалов семейная солидарность и сыновья почтительность призваны были иллюстрировать незыблемость семейно-родовых традиций.
Многие годы изучавший эту проблему С. М. Георгиевский писал: «Истинными правителями семейства являются его усопшие предки, их всесильная воля священна для потомков. Что касается главы семейства, то он, как первородный сын, по требованию культа предков наследует звание главного семейного жреца и, как посредник между членами семьи и предками, облекается властью законодателя, судьи, администратора; но эта власть не в его собственно руках заключается — она принадлежит предкам и через него получает только реальное осуществление. Таким образом, вся постановка древнекитайского семейства определялась культом предков, незримо живущих за гробом».
Культом предков объясняется и то, что каждый китаец, независимо от его происхождения, социального положения и т. п., с наступлением преклонного возраста старается вернуться на свою малую родину, чтобы там, на родовом кладбище своих предков, найти свое последнее пристанище. Зов крови неодолим.
Когда Мао Цзэдун 1 октября 1949 года провозглашал создание Китайской Народной Республики, вместе с ним на трибуне на площади Тяньаньмынь помимо его соратников Чжоу Эньлая, Лю Шаоци, Чжу Дэ и др. — находился китайский эмигрант Чэнь Цзягэн, выходец из провинции Фуцзянь, где его на местном диалекте именовали Тан Каки. Он родился в пригороде Сямэня, местечке Цзимэй в 1874 году. Однако большую часть жизни крупный промышленник, один из богатейших представителей китайской диаспоры, провел в Сингапуре. Прославился своей благотворительной деятельностью на ниве служения чжунхуа. Основал или субсидировал в районах проживания китайских эмигрантов — хуацяо в ЮВА более 80 различных социально-культурных и образовательных организаций. Среди них — университеты, средние и начальные школы, культурные и спортивные центры. В родном Сямэне на его средства построен целый комплекс учебных заведений, включая университет. Он был признан «образцовым хуацяо», «гордостью Родины». Избирался заместителем председателя Народного политического консультативного совета, одного из престижнейших органов власти в КНР, был членом Постоянного комитета ВСНП, возглавлял Всекитайский союз вернувшихся на родину хуацяо. В 1961 году он умер. Но похоронили его не по статусу, не на правительственном кладбище Бабаошань, а согласно его последней воле в Цзимэе, на родовом кладбище, где покоится прах его предков, в полном соответствии с канонами конфуцианства.
Душа предка существовала вечно и нуждалась в непрерывной, вечной связи со своим потомками. Такую связь можно обеспечить лишь преемственностью лиц, которые могли бы ее осуществлять: оповещать предков о положении в семьях, приносить жертвоприношения, ухаживать за могилами. Эта миссия возлагалась на старшего сына, который был обязан передать ее своему сыну и т. д. Родовая фамилия таким образом сохранялась из поколения в поколение, благодаря чему усопшие предки как бы продолжали жить в могиле, не порывая связей со своей семьей, родственниками, близкими.
Традиционная китайская семья зиждилась, таким образом, на конфуцианском понятии долга перед усопшими предками. И брак, как таковой, не считался заботой тех, кто в него вступал. Его цель состояла в продолжении мужской линии, родовой фамилии семьи. Чувства же жениха и невесты, любовь, влечение и т. п. никоим образом в расчет не принимались и не играли никакой роли. Более того, до свадьбы жениху и невесте непозволительно было хотя бы раз посмотреть друг на друга.
Брак всегда был исключительной прерогативой старших в семье мужчин: отца, деда или даже прадеда. Они, и только они подыскивали для своих потомков невест и женихов. И давали «добро» на бракосочетание лишь после того, как прорицатель, к которому они обращались, на основании данных о времени и годе рождения жениха и невесты предсказывал, что данный брак будет счастливым. В противном случае ни о каком браке не могло быть и речи.
Только после свадьбы супружеская любовь воспринималась в семье уважаемой ценностью и всячески почиталась. Не случайно во время свадьбы сажали, по традиции, дерево — оно будет расти и крепнуть подобно тому, как будут расти и крепнуть супружеские узы, супружеская любовь, а неуправляемые страсти и любовные порывы будут сохнуть, как голубой цветок.
В традиционной китайской семье сыновья никогда не покидали отцовского дома. Даже обзаведясь собственными семьями, они не мечтали о том, чтобы отделиться, как это практиковалось и практикуется в других странах, стать самостоятельными, освободиться от уз родительской власти. Ни седина, ни морщины, покрывавшие их лица, ни приобретенный житейский опыт — ничто не давало им права выйти из-под отцовской крыши и начать жизнь по собственному усмотрению.
Взаимоотношения между членами семьи были четко прописаны в соответствии с канонами конфуцианства. Даже был выработан принцип соблюдения «пяти постоянств»: отец — непререкаемый авторитет, заботящийся о каждом члене семьи; мать — образец супружеской верности и милосердия к детям и внукам; старший брат — продолжатель дела отца, традиций рода; младшие братья, а также сестры — образцы почитания родителей и старших членов семьи; вся семья — образец почитания культа предков. Кстати, в китайском языке нет слов «брат» и «сестра» зато есть слова гэгэ — старший брат, диди — младший брат, дацзе — старшая сестра, сяоцзе — младшая сестра.
Цельности, монолитности традиционной китайской семьи способствовало и то, что все ее члены были повязаны взаимной ответственностью. Так, глава семьи отец нес ответственность перед властями и обществом за все прегрешения и проступки всех и каждого члена семьи. В свою очередь если отец или мать совершали то или иное нарушение закона, а также конфуцианских канонов, традиций, обычаев, то ответственность за это несла вся семья, и в первую очередь их дети.
Четкая иерархия и взаимная ответственность практически гарантировали ровные, стабильные отношения внутри семьи, неизменный консенсус по всем проблемам, исключение любых попыток реализовать амбиционные устремления, если таковые вдруг зарождались в голове того или иного члена семьи.
Гармония и согласие в семье — главная цель и главная ценность бытия китайцев. Все, что шло вразрез с этим, незамедлительно пресекалось главой семьи. Порой дело доходило, казалось бы, до смешного.
В одном из древних романов, столь почитаемых китайцами и основанных на реальных фактах, описывается, как отец читает нравоучение сыну, который любил волочиться за замужними женщинами. Вразумляя своего непутевого отрока, глава семейства подчеркивает, что если у того появятся на стороне дети, то они, когда вырастут, не закроют ему глаза на смертном одре, не оплачут его, а будут чтить умерших предков чужой семьи. «Ты кидаешь доброе семя в чужую землю, — укоряюще говорил отец. — Любовь на стороне пустое расточительство. Ты посадишь дерево, а плоды съест другой».