Китайская головоломка
Шрифт:
Второй раз «красная императрица» приоткрылась Роксане Уитке, профессору истории Ньюйоркского университета, синологу. 38-летняя американка приехала в Китай в надежде собрать материалы для своей научной работы о положении китайских женщин. Однако к ней неожиданно проявила интерес Цзян Цин. Их первая встреча, состоявшаяся в Пекине летом 1972 года, получила продолжение на юге Китая, куда Роксана Уитке была доставлена на специальном самолете. Там, в окрестностях Гуаньчжоу, за первой беседой последовала вторая. Потом третья, четвертая… Целая серия продолжительных бесед.
Такого не мог позволить себе ни один из высших руководителей Китая. Партия установила на это негласное табу. Исключением был лишь Мао Цзэдун, положивший глаз на Эдгара Сноу. Через
«Вы, наверное, слышали об Эдгаре Сноу, — обратилась Цзян Цин к американке. — Его книга о председателе Мао была очень популярной на Западе. Вы молоды, талантливы. Напишите обо мне — и станете вторым Сноу, к вам придут слава и успех».
Однако Цзян Цин не собиралась ворошить старое, копаться в собственном белье.
«Вас интересует мое прошлое? — начала она свою первую беседу. — Что ж, я постараюсь вкратце рассказать о нем.
Мое настоящее имя Ли Юньхэ. Я очень люблю его. «Юнь» — это облака, а «хэ» — журавль. Представляете, как это красиво: в голубоватой дымке облаков взмывает ввысь грациозная птица! В Китае в ходу поговорка: «Журавль всегда выше кудахтающих кур». Так говорят о незаурядной натуре, выделяющейся среди серой массы…»
Кого она подразумевала под «незаурядной натурой», догадаться нетрудно. Сложнее объяснить, почему она ни словом не обмолвилась о фамильном иероглифе «Ли»? Откуда он взялся? Это фамилия отца?
«…Отчего я поменяла имя? Когда приехала в Шанхай искать работу, оказалась на киностудии. Там один из режиссеров дал мне псевдоним Лань Пин, но в иероглиф «пин» случайно добавили лишнюю черту, и получилось «Голубое яблоко». Забавно, не правда ли?
А когда я стала революционеркой и очутилась в Яньани, то выбрала себе мое нынешнее имя. «Цзян» — это «река», а «Цин» означает цвет, близкий к голубому, только еще более глубокий и насыщенный. Это мой любимый цвет. Раньше я всегда носила одежду голубых тонов. От бледного до иссиня-черного. Это изысканно и строго. Не правда ли?»
«…Я выросла в старом обществе, — продолжала Цзян Цин. — И мое детство иначе, как жалким не назовешь. Когда я родилась, моему отцу вот-вот должно было стукнуть шестьдесят, а матери уже перевалило за сорок. Мы жили очень бедно. Питались впроголодь. Отец плохо относился к матери, не было дня, чтобы он не бил ее. Доставалось и нам, мне и моим братьям и сестрам.
Однажды, возвращаясь домой из школы, я увидела идущего навстречу пожилого китайца с коромыслом на плече. На концах коромысла болтались отрубленные человеческие головы. Они кровоточили, оставляя жуткий след на земле. В те времена рубили голову за малейшую провинность. И картина, которая предстала предо мной, считалась обыденной. Пожилой китаец, покачиваясь в такт вибрирующему коромыслу, спокойно прошел мимо меня. А я была потрясена. Не помню, как добежала до дома. Бросила учебники на пол и, словно подкошенная, упала на кровать. Меня била дрожь, как в лихорадке…
Я думаю сказанного достаточно, что бы представить мое детство».
Цзян Цин смолкла. Хранила молчание и Роксана Уитке. У нее, конечно были вопросы к рассказчице. Но ее предупредили, что красная императрица не терпит, когда ее прерывают дополнительными вопросами или обращаются с просьбой что-то уточнить. Американке оставалось лишь довольствоваться услышанным.
Тайну биографических секретов Цзян Цин удалось в какой-то мере приоткрыть Чжун Хуаминю и Артуру Миллеру. Им посчастливилось разыскать в Гонконге, Японии, на Тайване и даже в Америке сверстников четвертой жены председателя Мао. Одни из них учились вместе с ней в средней школе, другие — в театральном училище, третьи довольно близко знали ее по совместной работе в кино и театре, наконец, четвертые были в курсе ее жизненных передряг и любовных похождений. В результате получилась довольно полная и, судя по всему, правдивая картина. Но Чжун Хуаминь и Артур Миллер признают, что им, например, так и не удалось точно установить год рождения Цзян Цин. В одних случаях им «твердо называли» 1914 год, в других — убеждали, что она «несомненно родилась в 1915 году».
Так или иначе, но родилась она в уеэде Чжучэн провинции Шаньдун. Ее крестили в баптистском храме и нарекли Шумэн. Отец ее носил фамилию Луань. Так что в самом раннем детстве она была Луань Шумэн. Кем был отец — сказать достаточно трудно. По одним сведениям, он промышлял торговлей, по другим — был крестьянином-середняком, по третьим — аж, «колесных дел мастером»! Одни утверждают, что это была семья со средним достатком, другие что они нищенствовали.
Отец умер, когда Шумэн была маленькой. Овдовевшая мать, здоровье которой оставляло желать лучшего, вынуждена была пойти в услужение в богатую семью, что позволяло хоть как-то сводить концы с концами.
Когда Шуман исполнилось семь лет, они с матерью перебрались в провинциальный центр город Цзинань и обосновались у Ли Цзумина, деда по матери, работавшего управляющим в одной из средних школ города. Благодаря своим связям в просветительских кругах он сумел устроить внучку в подготовительный класс при Провинциальной первой педагогической школе. Через шесть лет она закончила школу. О том, что произошло с ней после этого, никаких достоверных сведений нет.
По одной версии, в силу крайне стесненных финансовых обстоятельств мать решилась на то, чтобы продать 1314-летнюю Шумэн. Такое довольно часто практиковалось в те времена. Но Шумэн взбунтовалась, обратившись в полицию с просьбой защитить ее от рабства. Случилось так, что как раз в это время, весной 1929 года, было объявлено о наборе молодежи в только что открытое Провинциальное экспериментальное драматическое училище. И полицейские власти ничтоже сумняшеся направили Шумэн в это училище.
По другой версии, за год или два до окончания школы Шумэн лишилась матери — она умерла. Но дед, несмотря на действительно стесненные материальные условия, все-таки оставил внучку у себя и позаботился, чтобы она окончила школу. Более того, он дал ей свою фамилию Ли и новое имя Юньхэ, то самое, которое Цзян Цин назвала П. Владимирову и Роксане Уитке своим настоящим именем. А дальше случилось такое, что иначе, как детективной историей не назовешь: пятнадцатилетнюю Шумэн похитили! Киднэппинг был поставлен на широкую основу. Девушек похищали и затем продавали в ночные клубы, кабинеты массажа, а то и в… театральные труппы. Для престарелого Ли Цзумина, не имевшего своей семьи, это был страшный удар. Как он любил говорить: «Юньхэ — моя семья, а я — ее семья».
Все его попытки найти внучку оканчивались неудачей. Каково же было его изумление, когда он год спустя на спектакле в цзинаньском театре увидел выступающую на сцене внучку! Он тотчас через влиятельных друзей вступил в переговоры с похитителями и, заплатив выкуп, вернул себе Юньхэ. Но перед ним была уже не прежняя девушка-подросток, напоминавшая еще не распустившийся девственный цветок, а привлекательная, рафинированная, с прекрасными манерами и навыкам общения юная леди. Она вела себя настолько самоуверенно, что уже успела получить прозвище «высокомерная мисс Ли». И еще одну, новую черту заметил в своей внучке престарелый дед: тягу к приключениям, которые, в частности, сулила ей театральная жизнь. Она решительно отвергла его предложение продолжить учебу в общеобразовательном институте, хотя он обещал помочь ей в этом. Но «высокомерная мисс Ли» предпочла устроиться в Шаньдунское провинциальное экспериментальное драматическое училище. Его номинальным директором считался приглашенный из США драматург Чжао Таимо. Фактически же всеми делами в училище заправляли Ван Бишэн и его супруга У Жуйянь, популярные в то время знатоки пекинской оперы и драмы на диалекте путунхуа. Что же касается Чжао Таймо, то он обосновался в красивом портовом городе Циндао, где устроился деканом местного университета.