Китайская шкатулка
Шрифт:
За эти два последних года удача начала отворачиваться от мистера Ли. Теперь он обитал в подвале, где когда-то жила я. Хотя мистер Ли был великолепным художником, лучшим в Чайнатауне, он был потрясающе медлительным — слишком медлительным для вечно спешащих туристов, которым требовалось нарисовать что-то побыстрее, пусть и хуже. Пока другие художники двигались вперед и процветали, мистер Ли постепенно терял почву под ногами. Теперь он продавал очень мало картин и боялся, что ему придется вернуться к своей семье, потеряв достоинство. Как я когда-то отклонила предложенную им помощь, так же и он не согласился
— Тебе нужно имя, — негромко произнес он, отложив в сторону кисточку.
Я уже понимала, что он имел в виду не Барклеев. Он говорил о моих лекарствах — и был совершенно прав. Я представила себе, как люди заходят в магазин и говорят продавцу: «Мне нужен тот розовый бальзам, что делает девушка, живущая над „Счастливой прачечной“». Это так неудобно и неприлично! Для клиента гораздо легче сказать: «Мне нужен бальзам „Красный Дракон“».
Но какое имя я могу дать моим лекарствам? Какой символ мне следует выбрать? Лекарственная компания «Красный Дракон» использовала цвета удачи — красный с золотом — и, разумеется, Дракона, который всеми китайцами признается как символ большого везения. И хотя мои лекарства выглядели теперь очень мило в хорошеньких бутылочках и обертках, они не красовались на витринах, как продукция «Красного Дракона».
Я никогда не встречалась с владельцем этой компании, но знала о его репутации. Иногда мне даже казалось, что некоторые лавочники боятся не брать его продукцию, потому что их запугивают. Иначе как объяснить, что лекарства такого низкого качества — а порой просто опасные — всегда стояли на полках уважаемых травяных магазинов?
— Тебе нужен символ, Гармония, — сказал мне мистер Ли. — Чтобы твои лекарства продавались и люди их запоминали.
«Но что выбрать? — гадала я. — Как я могу состязаться с Драконом?»
Большой дом на холме заполняла мебель викторианской эпохи, и, пока я сидела среди величественных предметов обстановки, роскошных ковров, цветов в напольных вазах и слушала, как негромко тикают часы, я не могла не думать о моем отце. Если бы Ричард Барклей остался в живых, то привез бы он нас с матерью сюда? Совершенно очевидно, что в этом доме наша жизнь пошла бы по-другому…
А сейчас я пришла сюда, чтобы поговорить с Фионой Барклей. Я пришла просить ее дать мне фамилию моего отца.
Когда она вошла в комнату, я вежливо встала. Я никогда еще не была в западном доме и, за исключением дам в миссионерской школе, где изучала английский, никогда не встречала западных женщин.
— Я понимаю ваше желание… — начала она, но внезапно остановилась и удивленно воззрилась на меня.
Я не знала, каких женщин американцы считают красивыми, но мне Фиона Барклей показалась хорошенькой. Она искусно использовала косметику, а ее волосы были уложены по моде — такую прическу я видела в журнале. Ее шелковое платье было прекрасно сшито, она несла свое тело с достоинством, словно парила в воздухе, а это очень подходило хозяйке такого большого дома. Я решила, что ей около сорока пяти, хотя было слышно, как она задыхается при ходьбе. Так дышала свекровь миссис По, женщина преклонных лет, после того как
— Так это вы — та девушка, у которой кольцо моего мужа? — спросила она, отводя глаза.
— Приветствую вас, первая жена.
— Я не первая жена, я просто жена, и это кольцо принадлежит мне!
— Простите меня, но это кольцо — единственная вещь, доставшаяся мне от моего отца.
Фиона Барклей не пригласила меня сесть, не предложила чаю. Вероятно, у американцев другие обычаи приема гостей.
— Вашего отца? — переспросила она.
Тут в комнату вошла еще одна женщина, и я сразу узнала ее по фотографии, которую Гидеон носил в своем бумажнике. Оливия, которую он называл своим другом. Теперь я увидела ее ближе и поняла, что она очень хорошенькая, что ее волосы сияют, как у кинозвезды. Я вспомнила, как два года назад в аптеке Гидеон сказал, что Оливии семнадцать. Значит, теперь ей девятнадцать, она моя ровесница.
Девушка улыбнулась и спросила, не хочу ли я чаю, но тут вмешалась миссис Барклей:
— Никакого чая, Оливия! Эта девушка здесь не задержится. — Ее холодные глаза вонзились в меня. — Вы заявляете, что Ричард был вашим отцом. У вас есть доказательства? У вас есть свидетельство о браке?
Свидетельство было поддельным. Там было сказано, что муж моей матери — Ричард Смит, чтобы я могла приехать в США.
Что я могла ответить этой даме?
— Юная леди, я не понимаю вашего плана, да меня он и не интересует. Но это кольцо принадлежит мне, и я хочу его вернуть.
— У меня нет никакого плана…
— Разве? Неужели вы не хотите получить часть наследства? Или вас устроят деньги? А может быть, вы хотите жить в этом доме?
Я покачала головой:
— Ничего этого мне не нужно.
— Но вы должны чего-нибудь хотеть.
— Я хочу носить его фамилию.
Фиона нахмурилась, а Оливия изумленно разглядывала нас обеих.
— Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.
— Это моя фамилия. Но только вы можете дать ее мне на законном основании.
Вдова Ричарда Барклея долго смотрела на меня, а до нас доносился шум городского дня, наполненного звонками фуникулера, звуками гудков, предупреждающих о том, что на бухту надвигается туман.
— Мне не следовало бы уделять вам даже минуты моего времени, — заговорила миссис Барклей, — но признаюсь, что мне очень любопытна эта неслыханная история, которую вы состряпали. И как же мой муж якобы встретился с вашей матерью?
Я рассказала ей о том, как Ричарда избили, как моя мать заботилась о нем. Я говорила о потери памяти и глубоких ранах. Но я не упомянула о том, что все это происходило тайно в комнате над магазином шелковых тканей мадам Ва, и о том, что моя мать и Ричард никогда не были женаты.
— Потеря памяти? Но как же вы узнали, кто он такой?
Я рассказала все о ювелирном магазине и о том, как я услышала, что ювелир обратился к молодому человеку «мистер Барклей». Но умолчала о том, что Гидеон водил меня в аптеку, чтобы угостить мороженым. Я верила, что Гидеон сдержал слово. Он обещал сказать матери, что так и не нашел меня.
— Но есть и кое-что еще, — с надеждой добавила я. — Хотя мой отец не мог вспомнить ничего о себе, но он помнил Сан-Франциско и многое рассказывал моей матери…