Китайский жадеит
Шрифт:
– Послушайте, – прохрипел я. – Это ведь была одна команда. Сукесян – мозги, Линдли Пол – указательный палец. Наверное, он повел с ними какую-то двойную игру...
– Потрясающая мысль, – сказал Ревис, и тут где-то вдалеке зазвенел телефон и чей-то голос сказал:
– Вас, лейтенант.
Ревис ушел. Вернувшись, он уже не стал ко мне подсаживаться.
– Может, вы и правы, – мягко проговорил он. – Может, тут вы и правы. В доме на вершине холма на Брентвудских Высотах обнаружен сидящий в кресле мертвый блондин, над которым плачет женщина. Самоубийство. На столе рядом с ним лежит ожерелье из жадеита.
– Слишком
Очнулся я в карете скорой помощи. Сначала я думал, что я там один, но потом понял, что нет, почувствовав на лице ее руку. Теперь я был слеп, как крот. Я даже не видел света. Глаза и лоб были сплошь обмотаны повязками.
– Доктор сидит в кабине с шофером, – сказала она. – Можете взять меня за руку. Хотите, я вас поцелую?
– Если это меня ни к чему не будет обязывать.
Она тихо рассмеялась.
– Я думаю, вы будете жить, – сказала она и поцеловала меня. – У вас волосы пахнут шотландским виски. Вы что, в нем купаетесь? Доктор сказал, что с вами нельзя разговаривать.
– Они стукнули меня по голове полной бутылкой. Я рассказал Ревису про индейца?
– Да.
– А я рассказал ему, что, по мнению миссис Прендергаст, Пол был замешан...
– Вы ни разу не упомянули миссис Прендергаст, – перебила она меня.
На это я ничего не сказал. Через некоторое время она снова заговорила:
– А этот Сукесян, похож он был на бабника?
– Доктор сказал, что со мной нельзя разговаривать, – ответил я.
8
Белокурая змея
Спустя пару недель я ехал вниз по бульвару Санта-Моника. Десять дней я пролежал в госпитале за свой собственный счет, оправляясь от сильного сотрясения мозга. Примерно столько же времени Муз Магун прожил в тюремной больнице штата, где из него выковыривали семь или восемь полицейских пуль. Через десять дней его похоронили.
К тому времени благополучно похоронили и всю эту историю. Газеты обыграли ее на все лады, всплыло еще несколько подробностей, и в конце концов все сошлись на том, что была шайка, воровавшая драгоценности и перессорившаяся между собой оттого, что почти все ее главные члены вели двойную игру. Во всяком случае, так решила полиция, а кому лучше знать, как не ей. Других драгоценностей они не нашли, да и не ожидали найти. По их мнению, шайка проворачивала по одному делу за один раз, нанимая исполнителей со стороны и убирая их по окончании работы. Таким образом, только три человека по-настоящему были в курсе дела: Муз Магун, который тоже оказался армянином; Сукесян, использовавший свои связи, чтобы найти владельцев подходящих драгоценностей; и Линдли Пол, наводчик, указывавший шайке, когда и где их можно взять. Во всяком случае, так утверждала полиция, а кому лучше знать, как не ей.
Стоял чудный солнечный день. Кэрол Прайд жила на Двадцать пятой улице в отделенном от улицы живой изгородью опрятном домике из красного кирпича с нарядными белыми полосками.
Убранство гостиной составляли узорный светло-коричневый ковер, бело-розовые кресла, камин с черной мраморной доской и высокой медной решеткой, книжные полки по стенам от пола до потолка и толстые кремовые шторы снаружи на фоне полотняных навесов того же цвета.
Ничто в этой комнате не говорило о том, что здесь живет женщина, если не считать высокого зеркала, перед которым сверкала полоска чистейшего пола.
Я уселся в восхитительно мягкое кресло, откинув на его спинку то, что оставалось от моей головы, и, потягивая шотландское виски с содовой, разглядывал ее пушистые каштановые волосы над высоким закрытым воротом платья, из-за которого лицо ее казалось совсем маленьким, почти детским.
– Готов поспорить, что не вы заработали все это вашими очерками, – сказал я.
– Но это еще не значит, что мой отец жил на взятки с полицейских, – огрызнулась она. – У нас было несколько участков на Плайя Дель Рей, если вам уж непременно надо все знать.
– А, немножко нефти, – протянул я. – Здорово. Мне не надо ничего и непременно знать. Не надо сразу на меня огрызаться.
– Ваша лицензия все еще при вас?
– О да, – ответил я. – Отличное виски. Вам, конечно, не захочется прокатиться в стареньком автомобиле, а?
– С какой это стати я должна презирать старенькие автомобили? Что я, кинозвезда? – возмутилась она. – По-моему, вам в прачечной так накрахмалили воротничок, что вы не можете разговаривать по-человечески.
Я засмеялся, глядя на тоненькую морщинку у нее между бровей.
– Вы, может быть, не забыли о том, что я поцеловала вас в скорой помощи, – сказала она. – Но не стоит придавать этому большого значения. Просто я пожалела вашу так ужасно разбитую голову.
– Ну что вы, – успокоил я ее. – Я же деловой человек и не стану строить свою карьеру на столь зыбком фундаменте. Поедемте лучше покатаемся. Мне надо повидать одну блондинку на Беверли-Хиллз. Я должен перед ней отчитаться.
Она встала, глядя на меня заблестевшими глазами:
– Ах, Прендергастиху, – процедила она сквозь зубы. – Эту, с тощими деревянными ногами.
– Не знаю, может, и тощими, кому как кажется, – сказал я.
Покраснев, она выскочила из комнаты и секунды через три или меньше влетела обратно в маленькой смешной восьмиугольной шапочке с красной пуговкой и ворсистом клетчатом пальто со шведским воротником и манжетами.
– Поехали, – бросила она на бегу, уже успев запыхаться.
Мистер и миссис Филип Кортни Прендергаст проживали на одной из тех улиц, где дома кажутся стоящими несообразно близко друг к другу для их архитектурного размаха и величины представляемых ими состояний. Садовник-японец с презрительным выражением, неизменным у всех японцев-садовников, вылизывал несколько акров нежно-зеленой лужайки. Крыша дома была покрыта шиферными плитками на английский манер; перед входом росло несколько красивых привозных деревьев; стояли увитые бугенвиллеей шпалеры. Место было приятное и тихое. Но Беверли-Хиллз есть Беверли-Хиллз, и у дворецкого, открывшего нам дверь, был воротник крылышками и произношение, как у Алана Мобрея.
Он провел нас сквозь заколдованное царство абсолютной тишины в комнату, где никого пока не было. Честерфилдовские диванчики и мягкие шезлонги, живописно расставленные вокруг камина, были обиты бледно-желтой кожей; перед камином, на натертом до блеска, но не скользком полу лежал ковер тоньше шелка и старше Эзоповой тетушки. В углу – цветы, еще цветы – на низеньком столике, стены обиты пергаментом с неярким рисунком – тишина, покой, простор, уют, немножко ультрасовременного, немножко очень старинного. Словом, комната что надо.