Клад
Шрифт:
– Я постараюсь угадать, – сказал Юлий, чувствуя недоброе.
– Это правильный подход, – кивнул длинный, – лучше сразу же угадать, чем грызть потом землю.
– И чтобы по-честному! – напомнил маленький и вертлявый.
Скоро, однако, выяснилось, что одного старания и одной честности мало. Единственное спасение для Юлия заключалось в том, чтобы тыкать пальцем наугад и тогда, имея у себя за спиной шесть кривляющихся рож, в одном случае из шести он должен был бы попасть в ударившего. Юлий же пытался угадать по выражению лиц, по пыхтению, по тому, кто отскочил, по взвинченному шепоту у себя за спиной, этому вечному: дай я! нет я! куда лезешь! иди ты! То есть он пытался принимать во внимание все то множество признаков, единственное назначение которых в том и состоит, чтобы ввести в заблуждение. И блистательно ошибался. Пацанам же достаточно было четырех, пяти, много шести осторожных ударов по колышку, чтобы, не переломив его, вогнать в податливую почву на всю длину. И потом еще припечатать сверху через осыпавшийся песок: только вмятина осталась там, где торчал колышек.
Сгоряча Юлий забыл и об Ананье. То есть он забыл его еще раньше, прежде чем начал горячиться, теперь же, когда поставлен был перед необходимостью искупить свои прежние промахи ловкой зубной хваткой, государственные заботы и вовсе не шли на ум.
– А ты песок сдуй, песочек, – прыснул кто-то из мальчишек. – Дуй, пока не очистишь, – он расхохотался.
Совет был хорош, да песок мокрый – не сдувался. И Юлий, припав к земле грудью, не имея возможности помочь себе руками или каким посторонним предметом – таково было честное условие игры! – вынужден был прийти к мысли, что иного способа извлечь колышек, кроме как есть землю, и нету. Он лежал, пытаясь освоиться с этим неприятным открытием…
Ананья, который не нашел Юлия в условленном месте и порядком встревожился, не приметил наследника среди мальчишек и направился к ручью без всякой уверенности в том, что поступает благоразумно, намереваясь привлечь сорванцов к поискам. Тяжкие сомнения Ананьи – такой он был человек! – вовсе не обязательно, не напрямую сказывались в самой его повадке. Тихонько подобравшись к одному из ошалевших от чрезмерного злорадства мальчишек, он цапнул его за чуб со зловещим возгласом: ага, голубчик!
И тут обнаружил у себя под ногами на песчаной отмели ручья припавшего ничком Юлия. Наследник престола кусал песок и отплевывался.
Ананья не сдержал вскрика.
Но крик его был осторожен. В этот миг неслыханного потрясения верный человек не утратил самообладания и той всепоглощающей преданности делу, которая научила его жертвовать своими чувствами в угоду высшим расчетам. Нет, Ананья не издал беспомощный вопль: государь, что с вами? что сделал бы на месте Ананьи всякий заурядный человек, он не бросился на колени. Ананья воскликнул:
– Негодный мальчишка, какого черта!
Находчивость верного человека нужно признать тем более примечательной, что самая цель Юлиевых усилий, забитый в песок колышек, который он тщетно пытался закусить зубами, эта вполне осязательная цель не была видна вовсе. Неискушенному наблюдателю могло показаться, что Юлий ест землю зря, без достаточной на то причины.
– Вставай сейчас же, негодник! – повторил он еще решительней, когда Юлий оглянулся. – На кого ты похож?! Вставай, тебя давно ждут! Все уже собрались и ждут. Молчи! – резко прикрикнул он, едва Юлий пытался возразить. – Молчи и делай, что говорят.
Дрогнувшие было при появлении Ананьи, мальчишки приободрились. И длинный, получивши возможность распрямиться после того, как Ананья выпустил чуб, длинный сказал, отступив на два шага:
– Он нам должен.
Юлий не считал нужным скрывать правду. Отплевавшись и отерши щеку, он без особой радости подтвердил сказанное и в двух словах очертил причины своего поражения.
– Негодный мальчишка! – пробормотал Ананья, не отказав себе в удовольствии повторить бранное слово. – Идем сейчас же!
– Сначала пусть вытащит! – загалдели пацаны.
– Хорошо же! – внезапно согласился Ананья. – Он вернется, когда будет можно, и что вы заслужили – то и получите!
– Да, ребята, – поднялся Юлий. – Надо идти. Ничего не поделаешь.
Длинный фыркнул – от преизбытка презрения ко всякого рода лицемерным уверткам.
– Нет, но я вернусь, – заверил Юлий, опять начиная морщиться и плеваться.
– Попробуй не вернуться! – загалдели пацаны. А длинный особенно внушительно предупредил: – Все, я тебя запомнил!
Но, в общем, они легко отделались, если принять во внимание непредсказуемое вмешательство Ананьи.
Ближайшее доверенное лицо Рукосила держалось так строго и даже мрачно, что Юлий неизвестно почему почувствовал себя виноватым. Он ощущал потребность придать себе соответственно случаю встревоженный и собранный вид, но этому мешала необходимость отплевываться. Песок противно скрипел на зубах, Юлий харкал, ковырялся пальцем во рту и между делом сокрушенно вздыхал и покачивал головой, изъявляя готовность покаяться, буде возникнет в том прямая необходимость.
Но ничуть в этом не преуспел, каяться к немалому изумлению княжича начал Ананья. Стоило только перешагнуть порог калитки, за которой в зарослях стриженых кустов и деревьев начиналась дорожка, как Ананья, бдительно зыркнув по сторонам, бухнулся на колени:
– Ваша милость, государь! – сказал он взволнованным полушепотом. – Отрежьте мне мой блудливый язык!
Юлий отшатнулся.
Привычка приглядываться и прислушиваться не изменила верному человеку в положении на коленях, – извиваясь, он не спускал с Юлия глаз. И когда наследник пробормотал нечто невразумительное: что вы, Ананья! тот сразу же уяснил, что сказано с обеих сторон достаточно.
– А мальчишек жестоко высечь! – закончил он, поднимаясь. Человек дела, Ананья прекрасно понимал, что чрезмерное усердие может выглядеть так же подозрительно, как и недостаток его. Нельзя перебарщивать даже в лести и покаянии. Самообладание Ананьи было так велико, что, отряхнув запачканные землей колени, он воздержался от того, чтобы указать наследнику престола на схожий недостаток его наряда и только окинул скользящим взглядом следы грязного песка на штанах и куртке Юлия.
Они миновали часового, которому Ананья кивнул, и какого-то встрепанного, словно со сна, мужика с ведром возле колодца – этот тоже не удивился. Все же Ананья избегал людных мест и дал порядочного крюка, чтобы обогнуть блуждающие за посадками голоса. Через черных ход они благополучно проникли в особняк и поднялись на второй этаж.
Бездумно следуя за поводырем, Юлий не переставал плеваться, брезгливо тер губы и щеки, но у двустворчатых резных дверей, где Ананья остановился, выразив нечто значительное и лицом, и каким-то неуловимым телодвижением, предостерегающе поднял палец, – здесь, у последнего рубежа, Юлий почувствовал, как заныло сердце.
В довольно просторном покое, решетчатые окна которого, затененные снаружи деревьями, давали не много света, Юлий увидел трех человек. Он сразу узнал Милицу. Потом понял, что один из двух мужчин – это его постаревший, поседевший отец Любомир Третий, великий государь великий князь слованский и иных земель обладатель. Другой, другой, вероятно, был окольничий Рукосил – кто же еще?