Шрифт:
Труп сидел у колодца, схватившись за стальную рукоять ворота. Голова свисала на грудь, лица не было видно. Можно было предположить, что погибший поднимал ведро и не удержал, выронил. Тяжелая, наполненная бадья устремилась вниз, разматывая цепь и раскручивая ворот, а он замешкался, не отскочил вовремя и попал под вращающуюся рукоять, набиравшую обороты. Первый удар оглушил, потом пришел смертельный. Человек упал на колени, опустился всем туловищем и остался сидеть на согнутых ногах, судорожно сжав в кулаке убивший его металл.
Таким, присевшим у колодца, увидела его на рассвете женщина из соседнего дома. Она вышла на крыльцо, любопытствуя, ждать ли нового дождя после вчерашнего ливня, но туч не увидала, а незнакомого человека в странной позе заметила, заинтересовалась, что за алкаша к соседям занесло, подошла к низкому
Мазин отложил снимок, мельком глянул на другой — крупно выделено лицо, обрамленное длинными, но жидкими, слипшимися в крови волосами, присохшими к впалым щекам, — сталь «испортила фото», смазала характерные приметы. Подумал: опознать будет трудно. Никаких документов при погибшем не нашлось. Иссохший, неряшливо одетый, покойник был, по всей видимости, из приумножившегося в последнее время племени бомжей, он же бич — бывший интеллигентный человек.
Соседка показала, что видит потерпевшего впервые, а хозяева двора вообще ничего не показали, ибо одинокий старик хозяин недавно скончался, дом завещал преклонного возраста сестре, с которой при жизни не ладил, а та жила в городе. В доме же временно и непостоянно обитал с согласия наследницы некий Александр Дмитриевич Пашков, которого соседка уважительно называла писателем. Но и писатель, видимо, в доме не ночевал, на дверях висел никем не потревоженный замок. Скорее всего бич забрел во двор случайно, мучимый похмельной жаждой, однако не справился с непривычным устройством и нашел вместо освежающей влаги нелепую смерть.
Такая вырисовывалась очевидность. Происшествие грустное, но рядовое, рутинное. Оставалось соблюсти формальности, тем более что и настроение Мазина не располагало к отвлеченным размышлениям. Другим, лично его касавшимся, была занята голова. Причем «касавшееся» не свалилось как снег на голову, а скорее обухом по голове пришлось…
Он придвинул к себе другую бумагу. Ее совсем недавно вручил Мазину начальник управления в своем кабинете, присовокупив сухо:
— Вот, Игорь Николаевич, ознакомьтесь и изложите свое мнение.
Бумага, видно, была не из приятных, но кто же посылает в высшие инстанции бумаги приятные?
Начиналась она словами:
«Товарищ генерал!»
Автор или не знал подлинного звания нового шефа, носившего пока еще полковничьи погоны, или — что бывает — хотел польстить адресату. Зато дальнейшее написано было напористо, в лихой обличительной манере.
«Обратиться к Вам меня заставляет чувство долга бывшего офицера милиции и потребность наряду со всеми советскими людьми активно участвовать в революционной перестройке нашего общества.
Как известно, в преодоленные партией времена застоя разъедающая язва негативных явлений затронула и органы внутренних дел. Конечно, в рядах милиции всегда было много честных бойцов, самоотверженно защищавших права и достоинство граждан. Однако воинствующие застойщики, имея высоких покровителей среди бывших руководителей министерства, всячески изживали неугодных, пользуясь клеветническими и провокационными приемами. Среди пострадавших оказался и я.
Будучи при исполнении служебных обязанностей, я по-прямому призыву граждан, зафиксированному в соответствующем акте, пытался призвать к порядку зарвавшегося пьяного хулигана, за что и поплатился. Хулиган, назвавшийся кинодраматургом, а ныне нигде не работающий Пашков нашел защиту в лице приятеля, столичного журналиста Брускова, в результате чего я был вынужден оставить службу и пострадал не только материально, но и мое честное имя. Непосредственным организатором расправы со мной в корыстных целях явился и сейчас занимающий высокий пост во вверенном Вам управлении подполковник И. Мазин, который пользовался особым расположением разоблаченного и осужденного преступника Чурбанова, от которого и получил повышение в звании.
Чтобы мое заявление не осталось голословным, прилагаю статью из газеты, которая в свое время активно популяризовала высокопоставленного взяточника Чурбанова, а теперь пытается выступать с позиций перестройки, вводя в заблуждение доверчивых читателей. Приложенная статья, написанная вышеупомянутым Брусковым, наглядно характеризует связь Мазина с Чурбановым.
Действуя исключительно в интересах гласности и перестройки, я лично для себя ничего не добиваюсь, но хочу раскрыть истинное
Что касается беспринципного работника печати Брускова, то о нем я направляю соответствующее письмо в редакцию.
С глубоким уважением и надеждой на торжество социальной справедливости, бывший лейтенант милиции
Разумеется, за долгие годы службы Мазин притерпелся к жалобам, доносам и анонимкам на собственную персону, но заявление пострадавшего бывшего лейтенанта выходило за привычные рамки, не укладывалось в обычные стандарты лжи и клеветы, скорее это был сюр, что в словаре расшифровывается, как «причудливо искаженное сочетание реальных и нереальных предметов». В данном случае «причудливо» объединялись и искажались факты, образуя абсурдную псевдореальность. Мазин уже давно с тревогой и печалью замечал, что в запутавшейся нашей жизни абсурд все больше утверждается в правах. Тесня здравый смысл и подавляя разум, он успешно питает и обслуживает зло. И хотя Мазин всю жизнь по долгу службы и убеждениям противостоял злу, лично против него зло в подобной форме обратилось впервые.
Он был подавлен и все-таки не настолько, чтобы не удивиться странному и тоже внешне абсурдному соседству фамилии Пашкова в двух таких разных бумагах. И потому Мазин, прежде всего повинуясь профессиональному навыку, подчеркнул в одной бумаге слова — «писатель Пашков», а в другой целую строчку — «хулиган, назвавшийся кинодраматургом, а ныне нигде не работающий Пашков». Потом под словом «ныне» провел еще одну черточку. История, о которой говорилось в заявлении, произошла не менее десяти лет назад, и то, что Денисенко не только не забыл обиды, но и хорошо осведомлен о нынешнем положении своих обидчиков, проливало некоторый свет на личность «пострадавшего».
Сказать, что Мазин знал Пашкова, было бы натяжкой. Всего дважды он его видел и только один раз разговаривал. Видел впервые еще до «истории», когда в городе снималась картина о местном подполье и милиция, как положено, обеспечивала порядок и безопасность на натурных съемках с пиротехникой и каскадерами. Мазина это, правда, непосредственно не касалось, но он полюбопытствовал и заехал на огражденную территорию.
Каскадер в это время готовился прыгнуть с крыши старого дома. Он стоял, ухватившись за трубу, и с беспокойством поглядывал на картонные ящики, выложенные на асфальте, на которые ему предстояло благополучно приземлиться.
Подвыпивший зевака громко хвастался за спинами милиционеров:
— Подумаешь, высота! Только ящики губють. Да я б с такой крыши безо всякой тары запросто б сиганул!
— Вы мешаете, товарищ, — урезонивала зеваку джинсовая женщина из съемочной группы.
— Да, да! Прекратите там реплики! — крикнул и режиссер.
Режиссера Мазин опознал сразу: тот сидел на персональном раскладном стуле с надписью на спинке «Гл. режиссер» и рассматривал каскадера в оптическую трубку, так называемый визир. Зато автора Мазину показал коллега. Пашков, скромный музейный работник, как-то сиротливо держался в стороне, словно не зная, что ему делать среди людей, воплощающих его творческий замысел.
Потом фильм вышел на экраны. Один из многих, не худший по тем временам, но Игорь Николаевич воспринял его скептически, может быть, потому, что, когда на экране герой с пистолетом отважно отрывался от крыши, Мазину вспомнился подвыпивший зевака и его — «только ящики губють…».
Лично с Пашковым Мазина в самом деле свел «беспринципный работник печати» Брусков.
Когда-то очень давно Мазин занимался муторным делом пропавшего старика Укладникова, которого поначалу сочли потерпевшим и даже жертвой, а «убийцей» оказался он сам, да еще и военным преступником в придачу. «Делом» заинтересовался начинающий журналист из областной молодежной газеты. Проявив завидную прыть, он «захватил» Мазина прямо на дому, в собственной квартире. Звали его Валерий Брусков. Игорь Николаевич подумал тогда: «Парень воображает себя репортером, пробравшимся на виллу Брижит Бардо». Но ирония оказалась поверхностной и недальновидной. Брусков вскоре преуспел и из газеты местной и молодежной с ходу вскочил в центральную, широко известную, интеллектуальную и проблемную.