Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
Когда Матвей прибыл к родным лесам, совсем обвечерело, даже знакомый с детства мостик через речку Нару он нашел с трудом. Лошадь нырнула под низко растущие ивы, гулко прошлась по скользким, замшелым бревнам и взобралась на крутой, ольхой поросший берег.
Взору Матвея открылись три равновеликих холма. Закатное солнце сделало рельефной знакомую с детства картину. На ближайшем к усадьбе холме раскинулся яблоневый сад, другой холм поверху зарос сосновым бором, третий, со срезанной верхушкой, казался кудрявым от окаймляющей его дубовой рощи. Из-за этой красоты сельцо и назвали Видным. Мать честная! Как он мог столько лет жить вдали от родимых мест?
Однако очертания холма как-то изменились. Матвей с трудом
Матвей тронул поводья и медленно поехал вдоль реки. Здравствуй, кузница с неумолчной наковальней! Привет тебе, скотный двор! Спрятанный за березовым леском, он напомнил о себе далеко разносящимся в вечернем воздухе мычанием коров и звяканьем подойников. Нерешительно зажглись первые звезды, дрожащие, словно пламя восковых свечек в храме.
Тропинка повернула вбок, пошла в гору и наконец втекла под крону лип, перемежающихся с орешником. Аллея вела прямо к заднему крыльцу родительской усадьбы. По дороге встретились двое, мужик и баба, заулыбались — молодой барин приехал, поклонились ему в пояс. Матвею хотелось сказать им что-нибудь ласковое, но он не только не помнил их имен, а растерял вдруг все русские слова, которыми надобно приветствовать дворню. Ответил растроганно: «Здравствуйте, здравствуйте…» и поехал дальше.
Усадьба казалась безлюдной, никто не вышел из дома встретить его. Цветник у нижней террасы выглядел неухоженным, понятное дело — осень: но клумбы не были перекопаны, бурьян заглушил цветы. На втором этаже, где жила сестра, теплилось огоньком окно, прочие были темны.
— Эй, кто-нибудь!
Из-за угла дома выглянуло девичье лицо и тут же скрылось. Раздался чей-то крик. Потом Матвей увидел, как от конюшни бежит старый кучер Фома.
— Батюшки светы, милый барчук приехали! С приездом, сейчас лошадь приму.
На крыльцо вышел молодой мужик в ливрее, лицо незнакомое, неулыбчивое.
— Доложи их сиятельству, что молодой князь приехал.
Матвей прошел в гостиную. Барский дом был построен лет тридцать назад, в начале царствования Петра Великого, взамен обветшавшей старой усадьбы. Строили с размахом. На каменном фундаменте поставили тесовые хоромы в десять комнат с высокими окнами, потом возвели второй этаж, где размещались помещения для дворни. Позднее пристроили мезонин с отдельной лестницей — покои Клеопатры. В гостиной все было по-прежнему, только стулья спрятали в чехлы да ковер убрали, на натертом воском полу виднелся белый квадрат.
— Приехал, значит, — раздался за спиной голос брата, он вошел в комнату неслышно, бочком обошел стол и встал перед Матвеем. — Обнимемся, что ли, чай, христиане.
Обнялись, сели. Иван спокойно, не мигая рассматривал брата и молчал.
— Я голоден, как черт, — сказал Матвей и сам удивился раздражению, которое в нем вспыхнуло. Не такой он представлял встречу в родительском доме.
— Я распорядился, соберут кой-чего, — кивнул Иван и вдруг крикнул звонко в темноту: — Серебро подай, праздник у нас.
— А где Клеопатра?
— Я велел позвать, сейчас спустится. — И опять умолк, тишина повисла, как паутина.
Вот ведь как жизнь переиначилась! При батюшке дом напоминал растревоженный улей, дворни было человек сорок: дворецкий, буфетчик, камердинеры, несколько поваров, кондитер, кучера, егеря — всех не перечислишь, и все эти люди куда-то бежали, торопились, гомонили, а теперь тихо, как в брошенном подворье. Встреча с сестрой была более теплой, но от Матвея не ускользнул ее быстрый в сторону Ивана взгляд, она словно ждала от старшего брата какого-нибудь знака — поощрения или укора, чтобы знать, как вести себя дальше.
Все трое из оставшихся
К тридцати годам он превратился в длинного, плоскогрудого господина с пышными светлыми волосами, всегда нахмуренным лбом и хмурым, тревожным взглядом. Детская плаксивость обернулась и вовсе неожиданным качеством, он стал вести себя как прокурор: каждый перед ним был в чем-то виноват. Себя он почитал справедливейшим человеком на свете, но как-то всегда эта справедливость оборачивалась ему на пользу. Непомерную жадность свою он называл бережливостью, а необходимость расстаться с любым видом собственности причиняла ему чисто Физическую боль, что-то ныло внутри, сокращалось, а щека начинала дергаться беспокойным тиком.
Сестрица, как уже говорилось, звалась Клеопатрой, была она годом старше Матвея. Можно, конечно, предположить, что в момент появления дочери на свет маменька что-то прочитала про египетскую царицу и, восхищенная ее судьбой, а также двумя нездешними красавцами — Антонием и Юлием Цезарем, — решила назвать маленькое, круглолицее, с носом кнопкой и замшевыми щечками создание экзотическим именем. Но скорее всего имя Клеопатра запало в сердце Анне Петровне где-нибудь на петербургских «машкерадах», до которых она была большая охотница. В ожидании очередного ребенка она молилась истово, чтоб новоявленный младенец родился красивым, все остальное приложится трудом и старанием, тем более что этот бесплатный дар кроме как молитвой не заработаешь. В двадцать три года Клеопатра так и не стала красавицей, но была очень мила, и имя ее не звучало насмешкой. В отличие от худых и высоких братьев, она была круглолица, полногруда, с пышными покатыми плечами, тонкой талией и пухлыми ручками, на которых жеманный мизинец тоже изгибался полукругом.
В России не любят тощих, по всем канонам она была невеста хоть куда, но не везло Клеопатре, не могла она никого пленить настолько, чтоб этот некто пренебрег малым приданым и полным отсутствием земель, которые давали бы за невестой.
Ужин прошел в чинной беседе. Матвей ждал вопросов о Париже или вскользь брошенного замечания о заграничной жизни, от которого он мог бы перейти к объяснению своего неожиданного приезда, но Иван, раньше молчаливый, никаких вопросов не задавал, а без умолку говорил сам, и все о деревенских делах: о мельнице, требующей ремонта, о сгоревшей в дубовой роще церкви — новую надо ставить, о малом урожае ржи, скромном приплоде в стадах, словом, «все крестьяне спились, и земледелие упадает». Никогда доселе не слышал Матвей, чтоб столько болтали о делах сельских, для этого управляющий есть. Клеопатра молчала, только испытующе смотрела на Матвея, глаза ее все время подозрительно блестели.