Кларкенвельские рассказы

Акройд Питер

— Ты, что ли, Ламберт? Чего закутался? Почитай, лето на дворе. От перегрева в заднем проходе шишки пойдут.

— В остроге, сэр, не больно-то тепло. Сами знаете, с чем я пришел.

Ламберт работал надзирателем в долговой тюрьме за углом на Поултри-стрит, в двух шагах от лавки Гантера. Входя в дом, тюремщик снял широкополую шляпу.

— А он хоть свежий?

— Вчера в ночь окочурился. Лоллард. Привезли после побоища в Кларкенвеле. Волосы желтые.

— Чем горячее человек нравом, тем больше у него волос.

— С вас пять шиллингов.

— Ну, хватил! За мертвеца, которого никто и хоронить не захочет?

— Пять шиллингов. Волосы-то желтые.

Гантеру, как и другим знахарям, было прекрасно

известно, что труп с желтыми волосами обладает необычайной целительной силой, но при условии, что человек умер не от болезни, а был убит. Плоть мертвеца надо разрезать на куски, сложить слоями, пересыпая порошком из сушеного мирриса и алоэ, после чего сутки вымачивать в смеси спирта со скипидаром и развесить в затененном месте, чтобы мясо вялилось и не провоняло. Оно станет ценным дополнением к имевшимся у Томаса Гантера снадобьям, поскольку мгновенно останавливает кровотечение и заживляет раны. Вдобавок, оно облегчает страдания при укусе змеи или бешеной собаки.

— Когда притащишь?

— После того, как в городе погасят огни.

Это и в самом деле был труп лолларда — во время драки, случившейся на представлении мистерии в Кларкенвеле, секретарь прихода Сент-Бенет-Финк треснул смутьяна деревянным посохом с железным наконечником, после чего несчастного отволокли в тюрьму. Там, в подземелье на Поултри-стрит, он и умер от раны; ушел в мир иной без последнего причастия, потому что не нашлось священника, пожелавшего его исповедать. Всем было наплевать, что станет с трупом еретика. Ламберт мог просто сказать, что, опасаясь заразы, сбросил мертвеца в известковый карьер за городской стеной.

— Тащи его к задней двери.

В тот вечер мало кто видел, как двое мужчин несли мешок через Уолбрук. Работенка вышла не тяжелая, и Ламберт отказался от предложенного Гантером стаканчика вина, лишь сердито зыркнул на напарника по имени Николай, но тот стоял на своем: от напитка, хорош он или плох, отказываться грешно. Они уже кинули мешок на лавку в углу аптеки и теперь неловко топтались среди многочисленных бутылок, флакончиков, коробок и фляжек, пергаментных свитков и черепов мелких зверьков. Говорить было не о чем.

— Бородавку-то пора срезать, — заметил Гантер, глядя на шею Николая.

— Прямо сейчас, господин Гантер? — встревожился тот.

— Нет, Николай, еще рано. Месяц для шеи неподходящий. Для нее и для горла подходит знак Тельца. Искушенный хирург не решится резать какой-либо орган человеческого тела, пока луна не войдет в нужное созвездие. Возьмем твою голову.

Как реагировать на такое требование? Николай был в полной растерянности.

— Овен — знак горячий, умеренно сухой; он управляет головой со всем ее содержимым.

— Ежели оно там есть, — вставил Ламберт; ему не терпелось уйти из аптеки.

— Стало быть, как луна войдет в созвездие Овна, я буду готов провести операцию на твоей голове или лице, а то и вскрыть одну из вен. Понимаешь, хирург обязан и астрономию знать. Теперь точно так же рассмотрим твою мошонку. Вернее, яички. — Николай таращился на лекаря во все глаза. — Они целиком во власти Скорпиона.

— Вот тут вы ошибаетесь, господин лекарь, — встрял в разговор Ламберт. — Они целиком во власти его жены. Нам пора, Николай. — Он откашлялся и выразительно глянул в угол: — Но сначала надо получить положенное.

Гантер поднялся к себе наверх и вскоре вернулся, зажав в кулаке завернутые в тряпицу пять шиллингов.

— Прошу вас, снесите его вниз.

И указал тюремщикам на ведущую в подвал каменную лестницу. Там, под сводчатым потолком, висели ножи, пилы и разные мелкие инструменты. Мешок водрузили на каменную плиту с мраморной столешницей, лежавшую на двух толстенных глыбах известняка.

Оставшись один, Гантер ножницами взрезал

мешок и осмотрел труп. От мертвеца все еще тянуло острожной вонью, и лекарь протер тщедушное тело льняной тряпкой, смоченной в скипидаре. «Изнурен до крайности», — молясь и вздыхая, пробормотал он. Прежде чем приступить к делу, которым он всегда занимался в полном одиночестве, по обычаю полагалось совершить кое-что еще. Сняв со стены подсвечник с горящей свечой, он внимательно всмотрелся в глаза мертвеца; никакого отражения убийцы он в них не увидел, но в эти самые мгновения секретарю прихода Сент-Бенет-Финк отчего-то почудилось, что за ним наблюдают. Затем лекарь мазнул растительным маслом ноготь большого пальца убитого, однако, сколько ни вглядывался, никаких картин того, что предшествовало смерти, не увидел.

Вздохнув, он снял с крюка один из недавно заточенных ножей — хирурги прозвали его «следуй за мной», — рассек грудную клетку и развел в стороны ребра. Гантер до страсти любил исследовать гнездилища духовных начал покойников. Из книг и собственных наблюдений он знал, что природная сущность находится в печени, жизненная сила — в сердце, а животное начало — в мозгу. Но ему страх как хотелось найти тому реальные подтверждения. Сначала он сосредоточился на печени. У китов и дельфинов печень пахнет фиалками. А у тебя, малыш-лоллард, чем?

В воскресенье Гантер чуть свет выехал за город. Предыдущую неделю он провел в трудах и науках, теперь надо было отдохнуть и восстановить силы. Он направился в сторону Олдгейт, где когда-то жил поэт Джеффри Чосер, миновал перекресток Грейсчерч-стрит с Фенчерч-стрит и сквозь распахнутые городские ворота галопом поскакал дальше, в поля, что лежали к востоку от монастыря Минориз. Но добраться туда было не так-то просто. Из ворот Олд-гейт непрерывной чередой тянулись повозки, телеги, верховые; дорога была вся в рытвинах от колес и лошадиных копыт. По обеим ее сторонам стояли деревянные дома, ветхие заезжие дворы с грязными харчевнями, которые наперебой заманивали проезжий люд дешевым постоем. В глазах пестрело от вывесок в виде рук, тарелок и бутылей. Те поля, что лежали за городской чертой, уже превратились в мусорные свалки, где громоздились кучи камней и золы, в земле там и сям зияли глубокие ямы, обманчиво зеленела топь. Но дальше, за неудобьями, начиналось чистое поле. Он проехал еще несколько сот ярдов, и уже не было видно окрест никаких строений, кроме деревянных лачуг для тех, кто подрядился ночами стеречь урожай от воров и воришек. Здесь воздух был куда чище. Гантер много читал о всяких дивных садах, которые видятся влюбленным, но самое большое удовольствие доставляло ему зрелище открытого поля. Тишину нарушал лишь стук копыт его лошади, бежавшей неторопливой рысцой.

Вдруг он услышал стон; у калитки стоял на привязи пони. Гантер остановил коня. За купой деревьев, оказывается, тоже тянулось поле; вдали едва угадывалась фигура бредущего по траве мужчины. Гантер спешился и на всякий случай стал за ствол дерева.

По полю, закрыв лицо руками, метался взад-вперед молодой человек. Потом руки его безвольно повисли, и Гантер увидел, что юноша горько плачет.

Лекарь не случайно преуспел в своем деле — от природы он был человек чуткий, участливый. По жестам пациента, по выражению лица он мог определить болезнь, которую ему предстояло лечить. И теперь его душу пронзила острая печаль, разом вытеснившая все прочие чувства и ощущения. Каково жить в этом мире совсем одному, без единого друга рядом? Когда не с кем разделить свое горе? Еще несколько мгновений он наблюдал за юношей, но больше не мог вынести зрелища его страданий. Ехать дальше ему расхотелось — ничего нового все равно не увидишь. Гантер вскочил на коня и повернул назад. Подъехав к городской стене, он запел: «Подмани, притяни, притяни меня к себе, друг мой, фокусник лихой».