Классная любовь
Шрифт:
Степа перепечатал стихи на компьютере самым затейливым шрифтом, который только нашел, украсил розочкой отвратительного оранжевого цвета, а потом решил на всякий случай еще и подписаться, а то вдруг Арина подумает на Исмаила или еще на кого-нибудь другого. Пусть ее мысли сразу примут правильное направление.
Степа собирался засунуть листок со стихами в сумку Дробышевой на следующий день, когда она оставит ее в кабинете химии, чтобы налегке идти в столовую.
На следующий день Карпухович еле дождался, когда кончится история и они пойдут в кабинет химии, чтобы забросить туда свои вещи по пути в столовую. Это ничего, что он кашку с котлеткой пропустит. Не малышонок. На другой перемене что-нибудь купит в буфете. Тут такое дело! Тут, может, судьба решается! Вот, например, его двоюродный брат Славка со своей будущей женой в одном классе учились. Это ж понимать надо!
Степа быстро забросил рюкзак на свою парту и, улучив момент, мышкой юркнул под кафедру, где затаился до тех пор, пока все не вышли из класса и в замке с той стороны двери не повернулся ключ. Тогда он выполз и принялся искать Аринкину сумку…
«Вот идиот! Ведь даже не удосужился рассмотреть, как она у нее выглядит!» Степа, конечно, знал, где Дробышева обычно сидит, но химичка никогда не следит за рассадкой, и она могла бросить вещи на любую парту. Хорошо, что в классе девчонок только шесть штук. К тому же ярко-красный рюкзачок Черновой с обезьянкой на цепочке ни с чьим не перепутаешь.
Степа как раз взял в руки небольшую черную сумочку, лежащую рядом с Муськиным рюкзаком, когда за спиной раздалось звонкое:
– Что ты тут делаешь, Карпухович?
Степа в ужасе обернулся. Как же он мог про нее забыть? Конечно же, за ним стояла Таня Прохорова, помешанная на химии и проводящая все перемены в лаборантской за всякими опытами. На ней был огромный для ее тщедушного тела синий халат, прожженный в нескольких местах, а в одной руке она держала пробирку, в которой пузырилась, дымясь, какая-то рыжая жидкость.
– Я? – переспросил Степа, чтобы хоть как-то протянуть время, и развернулся к ней всем телом, чтобы за спиной незаметно опустить на стол сумочку.
– Ну не я же! Все знают, что я тут делаю! – строго сказала Таня и заглянула ему за спину. – Зачем ты трогал Надину сумку?
– Это Надина? – не стал ничего отрицать Степа, потому что понял: она все видела.
– Надина! Ты что, Карпухович, вор?
– Совсем ты, Прохорова, рехнулась тут со своей химией! У меня вот! – И он потряс перед ее носом сложенным листком со стихами. – Записка… Ясно тебе? Любовная, между прочим!
– Наде? – удивилась Таня. – Так… Румянцев же тебе… лицо попортит!
– Конечно же не Наде… – согласился Степа. – Я просто сумки перепутал. Нормальному мужчине никогда в жизни не запомнить все эти ваши пряжечки, веревочки, бантики…
– Так ты скажи, кому хочешь положить записку, и я покажу тебе сумку. Хотя я и так догадываюсь кому. Ты наверняка не оригинален, – и Таня презрительно улыбнулась.
– Ну? И про кого же ты думаешь? – нахмурился Степа.
Прохорова переложила в другую руку свою огнедышащую пробирку, поправила челку над бровями и, еще более презрительно глядя на Карпуховича, произнесла по слогам:
– Про Дро-бы-ше-ву! Разве я не права?
Хотя она была права, Степа не мог позволить, чтобы какая-то Прохорова его так быстро разгадала.
– Я хотел вовсе и не… Дробышевой… – вынужден был сказать он, чтобы оказаться оригинальным.
– Ну… ведь и не Павловой же? Тут вообще неизвестно, кто тебе сильнее накостыляет: Исмаилов или Кондратюк.
– Ну, конечно, не Павловой, – радостно согласился Степа и похолодел. Кого бы он теперь ни назвал, все равно выходило, что ему пришлось бы драться. Конечно, Алика Зайцева он одолел бы одним пальцем, но Клювиха, даже и без бублика на затылке, ему все равно не нужна. Выбора у бедного Степы не оставалось. Если теперь отказаться от всего, то получалось, что он вор, потому что лез в Надькину сумку. Он тяжело вздохнул и сказал: – Вообще-то… если уж честно… то я хотел положить это… тебе…
– Мне? – с сомнением покачала головой Таня, но Степа видел, что такой оборот дела ее устраивает. – Ну-ка дай! – Она вырвала у него из рук листок со стихами. – Так! – объявила она, прочитав. – Вообще-то мне нравится, хотя «завтра» – это и есть в какой-то степени «потом»! Ты не находишь?
Степа находил свои стихи очень скверными, но сказал:
– Зато от души. – И вдруг заметил, что из-за спины Тани в потолок поднимается тонкая струйка дыма.
Он потянул носом. Пахло чем-то неприятно-кислым.
– Танька! – крикнул он. – А где твоя пробирка?
– Ой! – взвыла Прохорова и огляделась. Пробирка мешала ей держать листок, и она, разволновавшись от Степиных метафор, автоматически куда-то сунула ее.
Пустая пробирка лежала прямо на коричневой сумке со множеством молний. Рыжей жидкости нигде не было видно, зато на сумке красовалась отвратительная дыра с рваными, все еще дымящимися краями.
– Ужас! – охнула Таня и сумасшедшими глазами посмотрела на Карпуховича. – Это же Аринкина сумка… Какой кошмар!
Одновременно со словом «кошмар» раздался звонок на урок, и в замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалились одноклассники.
– Чем это здесь так погано пахнет? – сморщил нос Румянцев и остановился возле застывших столбами Тани и Степана. Увидев дымящуюся дыру на сумке, он присвистнул, и к ним подтянулись остальные одноклассники.
– Что же это! Это же моя новая сумка! – прошептала Дробышева, разглядывая сквозь дыру съежившуюся обложку какой-то тетради. – Там же мое сочинение по литературе… и вообще… там моя косметика… фирменная… Танька! Что ты натворила? Менделеев недоделанный!
Таня еще больше съежилась внутри огромного нелепого халата, и Степе сделалось ее невыносимо жалко. В конце концов, это он во всем виноват. Он так и сказал Арине:
– Она ни при чем! Это я…
– Что здесь происходит? Почему пахнет кислотой? – Девятиклассники услышали за своими спинами голос химички.
Степа попытался закрыть дробышевскую сумку своим телом, но учительница бесцеремонно отодвинула его в сторону. Она никогда не кричала на учеников, не выясняла дурным голосом, «кто виноват» и «зачем это сделал». Вот и сейчас она сказала единственно справедливую фразу: