Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая
Шрифт:
– Но, как ты понимаешь, это, конечно, дело рук самого дона Рамона.
Это имя [56] наводило страх на всю Испанию, им недаром пугали детей, и Клаудиа вздрогнула, будто огонь уже лизал ее ноги.
– Возьми себя в руки, Анна. Ночью ты должна быть в форме, а это дневное развлечение только подогреет тебя, как следует.
– В чем же обвиняют этого человека? – уже спускаясь вниз, спросила все-таки овладевшая собой девушка.
– Это, между прочим, женщина, жена одного местного крестьянина, – ответила всезнающая Антония. – Говорят, она утверждала, будто Иисус Христос открыл ей, что освятил ее тело, изменив ее плоть и кровь в субстанцию своего тела, чтобы ближе соединиться в любви с нею. Каково! О ней много спорили повсюду, а в это время поклонники водили ее по улицам в торжественной
56
Дон Рамон Хосе де Арсе, архиепископ Бургоса, Сарагосы и патриарх Индии, глава испанской инквизиции в описываемое время, сменивший Лоренсану.
До Уржеля путь был неблизким, около семи лиг, и процессия из неуклюжих колымаг, возглавляемая щегольской каретой аббатисы, тащилась вдоль реки часов пять. Клаудиу охватило лихорадочное возбуждение. Она не покидала стен монастыря уже несколько лет, острый пряный воздух с долин Сегре кружил голову, и сердце разрывалось от возможности снова оказаться в городе, среди людей… Когда еще такой случай повторится? Девушка пыталась представить себе, как выскользнет из рядов салесок, смешается с толпой, наймется стряпухой, прачкой… Но ее одеяние? Ее белые руки, по которым любой угадает беглую монахиню или дворянку?
Старые кареты уже загрохотали по булыжникам главной площади городка, а Клаудиа так и не могла ничего придумать.
Площадь была уже запружена народом, среди которого шныряли монахи-францисканцы, собиравшие подаяния на будущие обедни за упокой души еще живой жертвы, и сомнительные личности, предлагавшие за плату скамеечки, чтобы лучше было видно. На балконах вокруг тоже было немало женщин. От деревянного помоста толпу отделяла цепь солдат, и Клаудиа с колотящимся сердцем пыталась рассмотреть, нет ли среди них отца. Все были возбуждены, ведь подобного аутодафе в Испании не было уже лет десять, если не больше, поэтому сюда стекались и сгонялись люди со всей округи. Перед королевскими салесками, которые парами щли к помосту, чтобы встать вторым рядом после солдат и петь заупокойные молитвы, расступались, и глаза Клаудии метались между лицами, словно она надеялась увидеть хотя бы одно знакомое.
Но вот часы пробили полдень, и на помост вывели еретичку.
Она шла, одетая в традиционное санбенито [57] , и языки его пламени, направленные вниз, при каждом шаге колыхались, будто настоящие. Это была еще достаточно молодая и очень красивая женщина, и шла она медленно, оттягивая последнюю минуту. Но вот уже она упала на колени на ступенях помоста, и монахини обступили ее плотным кольцом, чтобы никто не видел, как она будет исповедываться в последний раз. Потом женщину подтолкнули наверх и, расчистив место между вязанок хвороста и сена, привязали к столбу.
57
Санбенито – одеяние типа мешка желтого цвета, разрисованное огненными языками, устремленными вниз – в знак поражения зла огнем небесным, надеваемое на приговоренного к сожжению на костре.
Осужденная попросила прощения у человека, который должен был запалить огонь, и из последних сил простонала:
– Слава пресвятой деве дель Пилар!
И в тот же момент загудело, завыло на пронзительном ноябрьском ветру пламя, раздался истошный вопль жертвы, и Клаудиа, в ужасе отвернувшаяся в сторону толпы, почувствовала, что сознание покидает ее. Последнее, что она увидела, был какой-то проталкивавшийся поближе к действу высокий юноша с черными волосами, собранными сзади в косу по моде тореро…
Глава седьмая. Чудесное избавление
В забытый богом городок неподалеку от андоррской границы Педро попал достаточно случайно: наставник отправил его туда, дабы передать некий пакет человеку, который должен был перейти Пиренеи и остановиться в первой же самой богатой гостинице, которой оказалась «Пасо де пече». Задание это не составляло никакого труда, если не считать, что за любым иностранцем всегда тщательно наблюдала инквизиция, и передача пакета могла легко закончиться в известном подвале. Во всяком случае, для представителя испанской стороны. Но Педро, который в свои семнадцать благодаря постоянным упражнениям и жизни на воздухе выглядел на все двадцать, не очень опасался зеленых посланцев, а риск только придавал предприятию прелести.
Одетый учеником тореадора, в плотно обтягивающих коротких штанах, высоких чулках и куртке, он беспрепятственно добрался до гостиницы, и до положенного времени всласть поел и отоспался. Потом он совершенно незаметно сумел передать пакет в шелковистой бумаге некоему господину явно республиканского толка. И после выполнения поручения, предпочитая путешествия ночью, договорился с арреро на вечер. Теперь у него в распоряжении оказалось целых полдня. На эти полдня Педро вознамерился пройти на городскую площадь, чтобы свести там знакомство с какой-нибудь, по выражению наставника, субреткой, и приятно провести подаренное судьбой время. Он уже давно научился не терять в жизни ни минуты, ибо порой эта минута могла оказаться последней. Но по дороге его захлестнул поток людей, нервно куда-то торопящихся, и из обрывков их разговоров юноша понял, что на площади городка намечается торжественное аутодафе – будут жечь еретичку. Такого в Испании не было уже более десяти лет. Его молодая здоровая натура содрогнулась от одной мысли о предстоящем событии, но выбраться из потока людей было не так-то просто. Поэтому, не испытывая особой необходимости идти против, он стал двигаться в том же направлении, тем более, что какая-то часть его существа все-таки влекла юношу навстречу предстоящему ужасу, хотя Педро и старался изо всех сил идти помедленней.
Когда он оказался на площади, где еще полчаса назад намеревался насладиться бойкими глазками и туго натянутым чулком под шерстяной юбкой, там уже стояли ряды солдат, и приезжие сестры-монашки заунывно тянули литанию. С высоты своего роста Педро видел, как сначала над осужденной склонились голубой волной салески, как затем ее привязали, как взметнулось пламя и как одна молоденькая монахиня, видимо, в первый раз присутствовавшая на казни, отвернулась, полубезумными глазами обвела толпу и начала клониться в обмороке.
И вдруг что-то в этих черных, расширенных от ужаса глазах, буквально пронзило юношу, и в следующее мгновение в его сознании ярко вспыхнула далекая ветреная весенняя ночь над равнинами Каталонии…
– Клаудиа! – прошептал он, еще не веря себе, и рванулся в толпу.
Но когда он добрался до помоста, потерявшую сознание салеску уже несли к ряду старых карет. Расталкивать ряды монахинь он не мог, как не мог и подобраться поближе к колымаге, окна же в ней оказались наглухо закрытыми кожаными шторками. Костер еще полыхал, и Педро справедливо рассудил, что монахини не смогут разойтись до тех пор, пока он горит, ибо их и привезли сюда для того, чтобы сопровождать своим пением душу несчастной. Значит, у него оставалось еще полчаса. Он щедро бросил песету оборванцу-мальчишке, крутившемуся рядом, чтобы тот присматривал за каретой, а сам помчался на почтовую станцию и, отдав все имевшиеся у него деньги, взял выносливого кордовского жеребца.
Вернулся он вовремя – монастырские повозки уже втягивались в переулок, и Педро понял, что их путь лежит прямо на север, в горы. Туда вело две дороги: вдоль Сегре и на Андорру. Поскольку в открытую следовать за монастырукими повозками было неразумно, надо было немедленно решить, какую из них следует выбрать. Юноша поставил на то, что такие развалюхи не рискнут ехать горными перевалами, и быстро погнал коня к реке. Только теперь, когда мысли его, наконец, оказались свободными, он смог полностью отдаться своим размышлениям и переживаниям. Клаудиа – здесь! Клаудиа – в одеянии королевской салески! Из-за плотно охватывавшего ее голову апостольника он даже не успел толком разглядеть, как она сейчас выглядит, и если бы не этот обморок, если бы не эти глаза… Педро даже вздрогнул от одного сознания того, что мог не заметить, не узнать Клаудилью, о которой почему-то даже не вспоминал в этот день. И, пораженный этой мыслью, он инстинктивно сильней сдавил шенкелями бока жеребца. Тот обиженно всхрапнул, и юноша, знавший, что если ты хочешь надеяться на животное, как на самого себя, надо и относиться к нему так же, ласково потрепал горячую шею.