Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня
Шрифт:
Он пил, потому что в отличие от его некоторых менее талантливых, но более гибких собратьев по перу не смог приспособиться к требованиям «заказной государственной» поэзии, он так и не научился писать хвалебные оды Хозяину. Он был поэт-песенник от Бога. Фатьянову в 46-м году, как мы уже знаем, тоже порядком намяли бока. И Шульженко, и Фатьянов очень надеялись, что работа над новым циклом песен выведет их из неприятной ситуации.
Работа была в самом разгаре, когда над Шульженко и Коралли сгустились тучи. Начались проработки. Смирнов-Сокольский никак не мог успокоиться. Кто-то ему насплетничал, что Шульженко посмеивается над его бархатной курткой. Он же обвинял Клавдию Ивановну в черной неблагодарности: ведь это он отстаивал в 39-м году Шульженко, когда решался вопрос —
Когда работать стало совсем невозможно, Шульженко, отчаявшись, в феврале 47-го года написала письмо в партком ВГКО:
«Работая 20 лет на советской эстраде, являясь одним из первых работников организации ВГКО со дня основания, хочу обратить ваше внимание на те факты, которые мешают, с моей точки зрения, дальнейшему росту советской эстрады… При ГУМУ (Государственное управление музыкальных учреждений. — В. X.)создана эстрадная коллегия, возглавляемая Н. П. Смирновым-Сокольским, на обязанности которого лежит вывести эстраду из того тупика, в который фактически ее загнали те же руководители и тот же Смирнов-Сокольский. Как можно серьезно рассматривать эту коллегию, если вместо творческого делового обсуждения перестройки советской эстрады в свете постановления ЦК ВКП(б) Смирнов-Сокольский, беспринципно сводя личные счеты, о чем будет сказано ниже, обливает грязью ничем не запятнанных честных, доказавших на деле свою преданность Родине эстрадных работников. Смирнов-Сокольский клевещет на советскую эстраду, говоря о том, что некоторые работники эстрады, и среди них я, элегантно наряжаются в туалеты, тем самым подражая западноевропейской моде. „В песнях много лирики и любви“? Что же в своих высказываниях Смирнов-Сокольский хочет доказать? Что советскому артисту не к лицу элегантный туалет?.. Как же быть? Не выступать же всем в засаленной блузе, годами не стиранной, как это делает сам Смирнов-Сокольский! Смирнов-Сокольский утверждает, что это его маска. Нет! Я полагаю, что в условиях нашей радостной победной действительности — это убогость и прибеднение. По мнению Смирнова-Сокольского все красивое и изящное исходит только из-за границы. Я протестую, как артистка советской эстрады, против такой клеветы. Достаточно вспомнить, как богато, красиво, изящно, не прибедняясь, выглядят за границей, выступают на нашей советской эстраде лучшие представители советского искусства… Перехожу к своему жанру. Смирнов-Сокольский с пеной у рта на каждом углу кричит: „С жанром и песнями Шульженко нужно бороться. Это не наше искусство, это западноевропейское“. Чем же объяснить тот факт, что наибольший успех в моем репертуаре имеют такие песни, как „Россия“, „Давай закурим“., (следует перечень ее песен. — В.X.) и другие? Ведь все эти песни написаны советскими поэтами и композиторами, ведь за эти песни и полюбил меня народ. Чем же объяснить такое охаивание и просто ненависть ко мне со стороны Смирнова-Сокольского? Коснусь другого факта, который имел место на эстрадной коллегии. В совершенно непозволительной циничной форме Смирнов-Сокольский обливал грязью артиста, который принимал участие в моих концертах, — В. Коралли. Прошу рассматривать мою точку зрения об отношении артиста разговорного жанра не как высказывание жены, а как товарища по совместной долголетней творческой работе. Коралли, как это знают и товарищи по жанру, и сам Смирнов-Сокольский, занимал и занимает не последнее место на советской эстраде… Успех спектакля „Города-герои“ никак не мог пережить Смирнов-Сокольский, ибо в его студии готовилась постановка, которая на 15-й день была в эстрадном театре снята. И вот с того дня Смирнов-Сокольский буквально травит Коралли. Смирнов-Сокольский на эстрадной коллегии договорился до того, что Коралли в Москве вообще надо запретить выступать… И никто из представителей ГУМУ и ВГКО не мог оградить меня, создавшей на советской эстраде свой жанр, и артиста Коралли, честно и скромно проработавшего на советской эстраде почти 30 лет, от грубых, переходящих в цинизм нападок Смирнова-Сокольского. Как же работники ГУМУ и ВГКО вообще реагируют на поведение Смирнова-Сокольского? А вот как. 6 февраля с. г. начальник стола открытых мероприятий Мосэстрады т. Гинзбург заявил, что мой сольный концерт, назначенный в Колонном зале на 13 февраля, отменяется по той причине, что в Колонном зале должны проходить только сольные концерты. Удивительно, как это совпадает с мнением Смирнова-Сокольского, который говорил, что сольного концерта Шульженко устраивать в Колонном не следует, но если она хочет, то пусть выступает в сборных концертах. Еще бы! Ведь 16 моих сольных концертов на ответственных площадках Москвы Смирнов-Сокольский пережил с болью в сердце, а тут еще пережить семнадцатый аншлаг, да еще в Колонном зале, нет, я это поломаю! И поломал. Я бы не писала в своем заявлении так много о Смирнове-Сокольском, если бы речь шла только об артисте Смирнове-Сокольском. В конце-то концов это могло быть его частным личным мнением, но ведь к нему прислушиваются на эстрадной коллегии как к общественному представителю всей эстрады! На него смотрят как
Во многом очень показательное заявление. Отдавая должное ритуальным фразам и стилю, приличествующему тому незабываемому времени, мы наблюдаем многое из того, что свойственно сегодня и нам. Нетерпимость, зависть, стремление «поприжать», как на беговой дорожке, не в меру разогнавшегося коллегу. Не будем спешить осуждать одних, защищать других, а оглянемся на себя: мыто каковы? Как мы говорим о тех, кто, как нам кажется, получил больше, чем заслужил? Риторический вопрос. Риторический ответ. Шульженко никогда бы не смогла написать такое письмо, это не ее жанр. Скорее всего — здесь рука энергичного, обиженного и разозленного Владимира Филипповича. И его стиль. Но подпись — Клавдии Шульженко.
Письмо, однако, возымело действие. Она вновь исполняла почти все из своего репертуара, тщательно готовилась к показу нового цикла песен. Однако сам Смирнов-Сокольский еще долго помнил письмо Шульженко. Спустя много лет, выступая на совещании в Кремлевском театре, говоря об успехах советской песни, он так расхваливал Лидию Андреевну Русланову, что ни слова не сказал о Шульженко, как будто ее не существует. И опять говорил о вычурности эстрадного костюма, но уже не называя фамилий.
В начале пятидесятых у Владимира Филипповича возникли осложнения с Коммунистической партией. Его хотели исключить. Люди старшего поколения знают, что это такое — исключить человека из партии. Вплоть до 1990 года это означало — конец карьеры, конец всему, что наработано человеком за всю его жизнь. Коралли тогда уцелел. Но вся Москва хохотала над фразой, которую произнес Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Якобы он позвонил в партком ВГКО и заявил категорический протест против исключения Коралли из партии. Там несколько удивились, резонно спросив, почему Смирнов-Сокольский против, ведь он вне рядов партии. «А мы не позволим засорять ряды беспартийных!» — своим бархатным баритоном ответствовал Смирнов-Сокольский.
Итак, завершилась работа над сюитой «Возвращение солдата». Несколько песен, объединенных одним героем, по замыслу авторов, должны были рассказать не только о его ратном подвиге (таких песен было предостаточно — они как появлялись, так и исчезали), но и о том, как он начинал жить в мирное время. Шесть песен, разных, от почти эпического повествования до тонкой лирики. Разумеется, шесть маленьких трех-четырехминутных новелл были далеко не равноценны. Современный слушатель знает сегодня только одну из этих песен:
Майскими короткими ночами Отгремев, закончились бои. Где же вы теперь, друзья-однополчане, Боевые спутники мои?..Красивая нарочито замедленная мелодия, ясные, прозрачные как ручей, стихи Фатьянова. Не случайно песня эта навсегда осталась в репертуаре Клавдии Ивановны. И не случайно 10 апреля 1976 года еще не совсем старые «друзья-однополчане», присутствовавшие на концерте Шульженко, в ответ на печальный с годами возглас: «Где же вы теперь?» — плакали…
В конце летнего сезона 47-го года Шульженко исполнила сюиту в концертной программе. У нее остались противоречивые впечатления от своей работы. Публика, казалось, тепло приняла новые песни. Но некий холодок, который любой опытный артист чувствует «на кончиках ногтей», все же проскальзывал. Пресса хвалила. От похвал оставался горьковатый привкус; цикл был слишком идеологизирован, Шульженко понимала: если она и дальше пойдет по этому пути — зритель от нее отвернется. Однако «очки» для вхождения в высокие чиновничьи кабинеты были заработаны. И в этом смысле исполнение цикла «Возвращение солдата» — неплохой итог.
Над циклом она работала вместе с пианисткой Р. Брановской. Шульженко поняла, что аккомпаниатором у нее должен быть мужчина. Коралли бросился на поиски пианиста. В концертном объединении ему на выбор предложили двух пианистов: Бориса Мандруса и Давида Ашкенази. Ашкенази был художник, импровизатор. Мандрус — крепкий профессионал. Коралли, знавший пристрастия и слабости своей жены, как никто другой, почувствовал в Додике (так называли друзья Давида Ашкенази) опасность. Он считал, что его жена, натура очень увлекающаяся, обязательно влюбится в него. Мандрус к женщинам относился ровно и дружески, ибо у него была не совсем традиционная сексуальная ориентация, о чем в те времена говорили шепотом. Так Борис Мандрус после Брановской на долгие годы стал верным творческим спутником Клавдии Ивановны. И Коралли был спокоен, когда они вдвоем уезжали в длительные гастроли.
Возможно, Владимир Филиппович достаточно остро чувствовал полууспех «Возвращения солдата». Хотя, по воспоминаниям самой Шульженко, в ЦДРИ в праздничные дни 30-летнего юбилея Октябрьской революции все шесть песен принимались очень тепло. Коралли как-то сказал Клавдии Ивановне, не пора ли обратиться к классике. К Лермонтову. И Хачатуряну. Его знаменитый вальс к драме «Маскарад»… Поначалу Шульженко испугалась. Прекрасная мелодия, но сложнейшая музыкальная тема. Ничего подобного она до сих пор не исполняла. Обладая достаточно авантюрным характером, она согласилась. Павел Герман, ее старинный друг, стал работать над текстом. Заканчивался 47-й год.