Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви
Шрифт:

— Я — Маргарет Стилтон, — сказала Клеманс.

— Это имя мне ничего не говорит…

— И мне тоже, — подхватил отец. — Стилтон — это сорт сыра, и мы обычно ели его на отдыхе во время псовой охоты, запивая глоточком портвейна…

— Но Стилтон — это ее псевдоним, а настоящее ее имя Клеманс Массер.

— А я так и думал! Я уже говорил себе, что при подобном сходстве вы не можете не быть кровными родственниками! Вы должны быть братом и сестрой, должны!

— Да вовсе нет, — возразила Клеманс, — мой друг Огюст Авринкур живет со мной, но в нашем с ним сожительстве нет никакого кровосмешения!

— Ну ладно, как бы там ни было, могу вам сказать одно, — промолвил Рошфриз-старший, — я обычно не замечаю людей, которые подходят к нам, чтобы послушать, как сын играет на рожке, но вас мы заметили, вас мы выделили из этого сборища черни, из этой толпы подонков, для которых наивысшее удовольствие составляет зрелище того, как нас гонит и преследует полиция.

— Где бы мы ни оказались, — подхватил сын, — даже на папертях церквей, происходит одно и то же: появляется полицейский и прогоняет нас… А у церквей священники, эти лукавые и коварные

ханжи, сами доставляют себе удовольствие, вызывая полицию при втором призывном звуке моего рожка. Я подчеркиваю, при втором, так как третьего никогда не бывает, даже на папертях церквей в бедных приходах, где кюре бывают все же более милосердны…

— Не перебивай меня! — возмутился отец. — Давай все же соблюдать немногочисленные законы иерархии, которые еще у нас остались. Как же можно жить без иерархии? Мы жили и свободно дышали в мире, где каждый и всякий был на своем месте, где каждый и всякий подчинялся раз и навсегда установленному порядку, с уважением относясь к существующему положению дел и расположению фигур на иерархической лестнице, и так было вплоть до того дня, когда все рухнуло.

— Что же с вами случилось? — спросила Клеманс.

— Война, мадемуазель, всему виной война. Страну захватили немцы, в том числе и наше поместье. Один из штабов их армии располагался в нашем замке… так продолжалось четыре года… У моего отца в то время были лучшие егеря, загонщики, лошади и собаки, короче говоря, лучшая команда, участвующая в псовой охоте, и он предоставил всю свою свору в распоряжение немецкого аристократа, командующего армией, а тому от скуки взбрело в голову пригласить столь любезного хозяина принять участие в охоте на оленя. Они стали неразлучны… и погибли вместе, в тот вечер, когда у нас был праздничный ужин… погибли от рук участников Движения Сопротивления. Тогда как раз был открыт сезон охоты на любого крупного зверя, и дежурный фельдфебель на кухне только успел отрезать куски у зажаренного на вертеле оленя, когда моя жена, недавно подарившая мне сына, вот этого самого сына, что вы видите перед собой, моя жена, едва успевшая оправиться от родов, попросила меня сходить в дальнее крыло замка, отведенное нам, и посмотреть, крепко ли спит малыш. Это-то нас с ним и спасло… раздался оглушительный взрыв, вверх взметнулось пламя… Я унес ребенка на соседний хутор. От нашего замка и от членов нашей семьи не осталось ничего… а от псарни тоже почти ничего не осталось, лишь голый остов и обгоревшие скелеты собак… На протяжении нескольких дней я бесцельно бродил по окрестным полям, где от меня бросались врассыпную враз одичавшие куры, как вдруг увидел, что прямо на меня движется со стороны моря первая волна танков только что высадившихся на побережье Франции союзников. Меня арестовали, и я предстал перед наспех сформированным органом правосудия, но на заседании этого импровизированного суда все увидели, что я непригоден к какой-либо военной службе, потому что у меня помутился разум. Судьба указывает нам, какой путь следует избрать, какой дорогой следовать. Притворяться сумасшедшим — самый лучший выбор, поверьте, к тому же существует опасность самому уверовать в свое собственное безумие. Итак, перст судьбы указал мне на мой путь: я должен был бродить по городским улицам и взывать к жалости прохожих, я должен был повествовать о пережитых мной несчастьях и испытанной боли, а мое дитя должно было вертеться у моих ног. Иногда я пел, иногда играл на рожке, но с возрастом дыхание у меня стало сбиваться, я обессилел и передал рожок сыну.

Нас с Клеманс не столько бы поразили слезы, если бы они поползли по глубоким морщинам, прорезавшим трагически худые, изможденные лица, как поразил нас проявленный этими несчастными стоицизм, ибо он, а не их сетования на судьбу оказался важнее всего.

Клеманс вновь открыла сумочку, чтобы заплатить за кофе и настойку.

— Не оскорбляйте меня, — сказал Рошфриз-старший, аккуратно и осторожно отводя руку моей подруги, добропорядочной и всегда готовой помочь ближнему, — здесь я сейчас хозяин, а вы — мои гости. И знайте, где бы мы ни оказались завтра, мы будем играть для вас.

За время нашей беседы сын еще больше состарился. Он с трудом поднялся с банкетки, чтобы таким образом выказать нам почтение и попрощаться с нами, скамейка жалобно заскрипела. День угасал. Нам не хотелось спускаться вниз, напротив, хотелось подняться на самую высокую смотровую площадку. Монмартр на глазах как будто терял свои краски, бледнел, выцветал, белел, седел, старился. Небо, еще озарявшееся последними лучами заходящего солнца, было какого-то странного, желтовато-бежевого оттенка, а внизу у наших ног до самого горизонта, сколько хватал глаз, расстилался Париж, представлявшийся бесконечной свалкой строительного мусора, где сероватые и голубоватые блоки пронзали какие-то ржавые конструкции и редкие позолоченные купола и крыши.

* * *

Что было общего между мной и Клеманс? Любовь к одиночеству, объединявшая нас. Мы редко сопровождали Шарля Гранда на всякие светские мероприятия, в которых он непременно желал принимать участие, но не столько ради себя самого, сколько ради того, чтобы слава о самой известной из писательниц, чьи произведения публиковались в его издательстве, гремела еще громче. Я не видел никакой разницы между торжественными приемами в роскошных гостиных и литературных салонах и встречами в кафе, кроме той, что из кафе можно было уйти в любое время, когда тебе захочется. В гостиных и салонах я всегда ощущаю острый привкус сплетен, злословия и недоброжелательства, зато круглые столики в кафе располагают, на мой взгляд, к прямоте и откровенности. Мы с Клеманс, составлявшие настоящую супружескую пару, любили теряться, растворяться, становиться невидимыми в самых забытых Богом и людьми уголках, но нам порой доводилось и блуждать по рынкам под открытым небом, лавировать среди прилавков и балаганов на ярмарках. Портрет Клеманс был бы неполон, если бы я не показал ее в мгновения, когда она чуть ли не утыкалась носом в ящики, где лежали овощи, или заглядывала в корзины с фруктами и ягодами. Я мог бы привести немало примеров встреч с посторонними людьми, когда какое-нибудь замечание незнакомца, обратившегося к Клеманс, вдруг высвечивало в ней то, о чем я прежде не подозревал. Порой я задаюсь вопросом, почему с ней так часто заговаривали незнакомые дети, стремившиеся привлечь к себе ее внимание тем, что тянули ее за подол юбки или платья; я припоминаю, как мягко и с каким терпением она им отвечала.

— Почему ты приставила палец к подбородку и так его и держишь?

— Я думаю.

— Тебе плохо?

или

Мог иметь место и такой разговор:

— Почему ты стащила вишню?

— Я не стащила, а взяла одну попробовать.

— А почему ты захотела ее попробовать?

— Может быть, и ты хочешь?

— Нет, я не люблю вишню, в ней косточки.

Или такой диалог, когда какой-нибудь малыш указывал на меня свободной рукой:

— Скажи, это твой дяденька?

— Почему ты так решил?

— Потому что он несет твою сумку.

А сколько еще цветовых пятен могли бы придать объема и красок тому, что остается всего лишь наброском, черновиком исследовательской работы! Для меня является слабым утешением то, что я говорю себе, будто сегодня вечером или завтра мне достаточно будет открыть этот блокнот, чтобы добавить к своим записям и уже имеющимся рисункам какой-то оттенок, какое-то слово, произнесенное ее низким и нежным голосом, какую-то интонацию, которые могли бы внезапно всплыть в моей памяти из неистощимого источника милосердия Клеманс. Я никогда не задавался вопросом, почему я собираю эти наброски к портрету Клеманс. Я не имел никакого желания их обнародовать, я вовсе не преследовал такой цели. Мне всегда было достаточно того, что я приводил в порядок (не лакировал, отнюдь не лакировал!) произведения других авторов. И вот однажды на рассвете, после ужасной ночи, когда я присутствовал на собственных похоронах и участвовал в похоронном кортеже, причем плелся где-то в самом хвосте, держа корону в руках, я проснулся на краю постели, этой «дневной могилы», и, медленно-медленно повернув голову (время с трудом возвращалось к нормальному ходу и ритму), я увидел, что Клеманс читает мои заметки о ней. Вдруг она разорвала одну страницу, причем разорвала ее на мелкие-мелкие кусочки. Она сидела в нашем вольтеровском кресле, и корзина для бумаг, стоявшая у ее ног, была доверху наполнена изодранными в клочья останками моей души. Я не помню, чтобы когда-нибудь раньше меня охватывал такой безумный гнев! Я вскочил с постели и бросился к ней, вернее, набросился на нее. То ли от толчка, то ли от потрясения, вызванного изумлением, она упала, и я впервые увидел, что она могла быть воплощением страдания и боли. Я хотел помочь ей подняться, но она меня оттолкнула. Я подошел к окну, открыл его, чтобы проветрить комнату, а Клеманс в это время, прихрамывая, направилась в ванную и там заперлась. Я подошел к двери и что-то ей говорил через дверь, просил прощения, умолял мне ответить… Я не услышал ничего, кроме шума льющейся воды. Моя ярость утихла, но я спрашивал себя, на кого же я похож… На дурака, разумеется! Самым умным, самым благоразумным в данной ситуации было натянуть брюки и пойти пройтись, выпить чашечку кофе где-нибудь в кафе, заглянуть в газетные киоски, чтобы узнать новости дня. Несчастий на свете всегда хватает, и быть может, известия о чужих бедах ненадолго утешат меня. Я выжидал, я тянул время, чтобы из нашей квартиры выветрился мерзкий дух моей чудовищной глупости. Я даже отправился на набережную Сены и проделал там несколько гимнастических упражнений, но вид других спортсменов-самоучек, бегавших по кругу с прижатыми к телу локтями, почему-то повлиял на меня дурно, я чего-то устыдился и вернулся в Институт.

Дома я нашел лишь короткую записку от Клеманс, демонстративно брошенную на пол.

Я поеду прогуляться и буду отсутствовать до тех пор, пока синяки, появившиеся у меня в результате падения по твоей вине, не исчезнут. Я не хочу выставлять на твое обозрение опозоренное, обесчещенное тело. Всем сердцем надеюсь на скорую встречу, потому что я все же тебя люблю.

Клеманс.

Отсутствовала она две недели, и назвала она этот период «нашим двухнедельным пробелом в отношениях, временем, потраченным нами впустую». Я часто обедал с Шарлем Грандом, которому я все рассказал, которому я покаялся в содеянном мной и которому я в порыве раскаяния даже показал записку, написанную беглянкой. Мне показалось, что он расстроен всем случившимся даже больше, чем я, он был просто в отчаянии и ужасно беспокоился, чем же все это кончится. Я успокаивал его как мог, перечисляя названия тех курортных городков с целебными водами, где моя подружка могла проходить курс лечения, и мне стоило большого труда уговорить Шарля Гранда не звонить во все гостиницы на всех курортах. Но в конце концов великая мудрость Гранда удержала его от подобного шага, к тому же этому немало поспособствовала телеграмма от мормона-миллиардера, гласившая: «Приступаем к съемкам фильма по роману „Возьмите меня за руку“ через два месяца в Марселе. Мои поздравления Маргарет Стилтон. Гленн Смит». От растерянности и внутреннего душевного разлада я принялся читать газеты и тем самым стал попусту растрачивать часы моей жизни, которые я сэкономил на том, что прежде их не читал; могу смело утверждать, что сэкономил я немало — около трех лет, и вот теперь я из них вычитал и вычитал час за часом, читая газеты и слушая последние известия по радио. Моя маленькая квартирка вдруг стала такой огромной, пустой, унылой, словно опустевший, вымерший Версаль. Я чувствовал себя в ней потерянным, забытым, мне казалось, что я могу в ней заблудиться. Его величеству случаю было угодно отвлечь меня от мрачных мыслей, немного развеселить меня.

Поделиться:
Популярные книги

Искушение генерала драконов

Лунёва Мария
2. Генералы драконов
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Искушение генерала драконов

Идеальный мир для Лекаря

Сапфир Олег
1. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря

Третье правило дворянина

Герда Александр
3. Истинный дворянин
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Третье правило дворянина

Третий. Том 2

INDIGO
2. Отпуск
Фантастика:
космическая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Третий. Том 2

Лорд Системы 11

Токсик Саша
11. Лорд Системы
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Лорд Системы 11

Обыкновенные ведьмы средней полосы

Шах Ольга
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Обыкновенные ведьмы средней полосы

Купеческая дочь замуж не желает

Шах Ольга
Фантастика:
фэнтези
6.89
рейтинг книги
Купеческая дочь замуж не желает

Para bellum

Ланцов Михаил Алексеевич
4. Фрунзе
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.60
рейтинг книги
Para bellum

Неверный

Тоцка Тала
Любовные романы:
современные любовные романы
5.50
рейтинг книги
Неверный

Неудержимый. Книга VI

Боярский Андрей
6. Неудержимый
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Неудержимый. Книга VI

Огненный князь

Машуков Тимур
1. Багряный восход
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Огненный князь

Вперед в прошлое 6

Ратманов Денис
6. Вперед в прошлое
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Вперед в прошлое 6

Без шансов

Семенов Павел
2. Пробуждение Системы
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
постапокалипсис
5.00
рейтинг книги
Без шансов

Истребители. Трилогия

Поселягин Владимир Геннадьевич
Фантастика:
альтернативная история
7.30
рейтинг книги
Истребители. Трилогия