Клен ты мой опавший
Шрифт:
Этот аргумент, видать, смягчил ее.
–Ладно, посижу пять минут. И пойду. Меня ждут.
Она села на скамейку. Он устроился рядом, из деликатности не совсем близко.
Девушка молчала, ожидая, что заговорит он. А он тоже молчал, в смущении гладя ладонями свои колени. Неопытность парня вызвала у нее улыбку, но не сострадательную, а насмешливую.
Солдат, не зная, куда девать руки, сунул пальцы под ремень, в маленький карманчик для часов, и извлек оттуда патронную гильзу, без пули, завинченную сверху латунной крышкой, и стал катать ее в ладонях.
– Что это? – спросила она, просто так, чтобы что-нибудь сказать.
– Смертный медальон, – ответил солдат со смущенной улыбкой и, заметив недоумение на лице девушки, пояснил: – Нам старшина раздал. Это на тот случай, если убьют и лицо попортят, чтоб можно было по гильзе опознать человека и сообщить родным.
Он отвинтил крышку с гильзы. —Туда надо положить бумажку с адресом родных. Девушка осторожно взяла у него пустую гильзу, повертела в пальцах.
– Где бумажка? Не успел? Солдат замялся.
– У меня нет родных. Некому писать.
И снова улыбнулся, словно оправдываясь за то, что у него нет родных.
Возвращая ему гильзу, она, уже теплее, чем прежде, сказала:
–Не беда. Если уж убьют – тебе – то не все равно, напишут кому или нет?
– А все ж не по-людски, – вздохнул солдат. – Так хоть кто-нибудь прочтет и скажет: «Убили Васю».
–А, чудак, – отмахнулась она. – Ты-то знать не будешь, скажут или не скажут.
– Верно, – согласился солдат. – А все же… на душе бы спокойней было.
И, покосившись на нее, вдруг отважился:
– Дай твой адрес, а?
– Еще чего! – удивленно хмыкнула она. – Кто ты мне, чтоб я тебе свой адрес давала?
– Жалко, что ли? – опечалился солдат.
– Да и какой у меня адрес? – стала оправдываться она. – Я сама тут без году неделю. Завод строим. Живем в бараках.
– Ну, и дай свой барак. Хоть какой, а адрес есть.
– Бери, – отмахнулась она. – Вот пристал… ей-богу.
Солдат повеселел. Он раздобыл бумажку, карандаш, аккуратно записал адрес и засунул его в гильзу. Плотно завинтив крышку, спрятал гильзу в кармашек, потом вынул из пилотки иголку с ниткой и, несмело улыбнувшись девушке, попросил:
– Подсоби зашить карман. Так старшина велел, чтоб не потерялось…
–Еще чего! – рассердилась она. – Зашивай ему карман! Кто я тебе? Мама? Сестра?
– А что? – простодушно ответил солдат. – Кто у меня еще есть? Никого.
И она, недовольно хмурясь, опустилась на колени, зашила ему карман на брюках и зубами перекус! нитку.
– Ну, все. Держи иголку. Я пошла.
– Постой, посиди со мной… Хоть минуточку.
– Навязался, – всплеснула она руками. – Не когда мне.
Солдат грустно покачал головой, показав на плакат, висевший на стене вокзала.
– Эка невидаль, – отмахнулась она. – Что ж, я с каждым солдатом должна сидеть?
Но все же села. Хмуро сдвинув брови и не глядя на него.
– Послушай… может, у тебя фотокарточка есть?..
– Тебе-то что? – не обернулась она.
– Понимаешь… у всех солдат – фотокарточки. Жена там… или девушка… Показывают друг другу… А я… без ничего. Вроде… не как все… Подари, а?
– Да ты что? Кто ты мне, чтоб портреты дарить? Да и нет у меня фотографий… Все сгорело.
– Не беда, – вскочил со скамейки солдат. – Видишь – фотограф? Пять минут – готово фото. Щелк! И получай портрет. Пошли. У меня деньги есть.
– С какой это радости стану я с тобой фотографироваться? Я тебя знать не знаю… И знать не хочу. В общем, я пошла.
Но он держал ее за руку и с такой обидой смотрел на нее, что она не устояла, сдалась.
– Ладно. Но учти: больше ни минуты. Мне некогда.
Фотограф засуетился возле них, устраивая обоих перед холстом с изображением горы Казбек и всадника в бурке. Из-за базарных столов и скамей тягуче и хрипло пел пьяный инвалид:
Как жену чужую,Обнимал березку.Солдат вытянул руки по швам, сжал кулаки, выпучив глаза, а она стояла сбоку, будто это ее не касалось, и щелкала семечки. Когда фотограф таинственно прошептал свое «спокойно, снимаю», она и вовсе отвернулась от солдата.
– Ай-яй-яй, – схватился за голову фотограф. – Что вы наделали, милая барышня? Испортили кассету. Зачем вы отвернулись? А впрочем, – он подошел к ней и, взяв за подбородок, оценивающе посмотрел на ее лицо сбоку, – в профиль еще лучше. Ей-богу, лучше.
Солдат заплатил, получил квитанцию.
– Ну, я пошла, – сказала девушка.
– Постой, посмотрим, как получилось. Это вы увидите завтра, – сказал фотограф.
– Что вы, папаша, – опешил солдат. – У вас же «фотомиг». Пять минут – и должно быть готово.
– Э-э, – грустно улыбнулся старик. – Это до войны было пять минут. А сейчас – ни материала, ни химикатов. Дай бог, завтра сделать.
– Эх, папаша, папаша, – совсем поник солдат. – Мне же на фронт. Эшелон скоро уйдет.
– Как же нам быть? – задумался фотограф, с сочувствием глядя на солдата. – А мы сделаем вот как. Оставьте квитанцию барышне. Она завтра получит и пошлет вам на фронт.
–Куда пошлет-то? Полевую почту, адрес мы только на фронте получим.
– Нехорошо, нехорошо, – снова задумался старый еврей. – Тогда сделаем так. Поезжайте себе спокойно на фронт. Получите адрес, вышлете ей, а она пришлет вам снимок. Это самый лучший выход из положения.
Девушка насмешливо слушала весь разговор солдата с фотографом, равнодушно взяла квитанцию и, не попрощавшись, пошла.
Солдат поспешил за ней, догнал.
– Все. Отвяжись, – сказала она, не взглянув на/ него. – И так я с тобой сколько времени убила.