Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
Большинство тогдашних пророчеств было так или иначе связано с очень древним предсказанием, согласно которому могучее войско внезапно хлынет из глубин Азии, чтобы открыть «эру восходящего Солнца»; некий Спаситель уничтожит Рим, нанеся ему страшной силы удар, после чего честь народов Востока будет, наконец, восстановлена, а униженному Риму придется платить им дань, троекратно превосходящую ту, что прежде взимал он сам.
Из всех подобных пророчеств наиболее любопытным, вне всякого сомнения, было то, в котором говорилось: некая женщина, обладающая огромной властью и именуемая Госпожой или Вдовой, уничтожит Рим, этот новый Вавилон. Его жители погибнут под звездным дождем, сама же женщина
На Востоке обычно считали, что Вдова — это Клеопатра, потому что, согласно другому пророчеству, Козерога (Октавиана) должен был уничтожить Телец (Антоний); да и название этого пророчества — «Битва звезд» — говорило само за себя.
Однако имелись и иные, куда более мрачные пророчества, тоже пришедшие из глубин Востока: те, кто верил в них, утверждали, что в момент, когда весь огромный мир окажется в руках Вдовы, небо обрушится на землю в виде огненного дождя, который будет изливаться непрерывно в течение многих дней. Земля и даже море погибнут в гигантском пожаре, и больше никогда не будет ни ночи, ни дня, ни восходов, ни закатов, ни весны, ни лета, ни осени, ни зимы — ничего, кроме Единственного и Чистого, кроме Страшного суда этого неизвестного и могущественного бога, безмятежного владыки, царствующего среди небытия.
Наконец, повсюду — и в Греции, и на Востоке, и в Риме — находились лукавые или мудрые люди, которые не верили ни во что, кроме игры случая; они, к примеру, дрессировали пару ворон и одну учили говорить: «Виват Антонию, победоносному императору!», а другую — произносить то же приветствие, но в адрес Октавиана; и готовились свернуть шею одной или другой птице, в зависимости от исхода борьбы.
БЕГСТВО
(весна — осень 31 г. до н. э.)
Царица думает только о предстоящей битве, ее ничто не пугает — ни четыреста кораблей, собранных Октавианом, ни семьдесят тысяч пехотинцев и двенадцать тысяч всадников, которых весной он выставил против армии Антония. Она до конца останется непоколебимо уверенной в себе; и всякий раз, когда ее сторонники будут терять мужество, будет неустанно им повторять, что у них столько же всадников, сколько у противника, а легионеров даже на пять тысяч больше, и что их флот насчитывает пять сотен кораблей.
И она будет упорно следовать за Антонием, куда бы он ни отправился, — даже в начале марта, когда приблизится вражеская армия и он уедет устраивать лагерь в комарином гнезде, у входа в залив, где оставил свой флот. Все шесть месяцев, предшествующих битве, она неизменно будет оставаться рядом с ним — за исключением разве что кратких его отлучек для наблюдения за строительством укреплений или руководства кавалерийскими атаками против людей Октавиана; и будет принимать участие во всех военных советах…
Она продолжала обманывать себя, жить в каком-то ослеплении; например, не захотела, чтобы Антоний позвал на помощь Ирода, и добилась своего. Никогда еще сторонники Антония не были так встревожены; они не понимали, как их командующий может допустить, чтобы женщина делила с ним тяготы походной жизни. Или, скорее, слишком хорошо понимали: она оплачивает все расходы, и потому он не имеет решающего слова. Он нашел в ней новую Фульвию, женщину, которая ничего не боится — ни смерти, ни войны — и чья энергия неисчерпаема; а самые старые боевые товарищи Антония узнавали в Клеопатре черты его матери, неукротимой Юлии, которая во времена Суллы, в начальный, самый кровавый период
Очевидно, именно за это Антоний любил царицу, Во всяком случае, по мере приближения фатального срока он все сильнее в ней нуждался — а Клеопатра прилагала все большие усилия, чтобы скрыть от него, что конец близок.
Однако она и сама попалась в ловушку этой извращенной игры, сама хотела слепоты, ибо мысль о неминуемой катастрофе была для нее непереносима; в этой добровольной слепоте она черпала силы для своей тордости, для того, чтобы оставаться такой, какой была всегда: женщиной, которая даже в худшие моменты умеет ответить судьбе и, вступив с ней в спор, оставить последнее слово за собой.
Наконец, Клеопатра просто не могла отступить. Она слишком хорошо знала, что участь ее определилась в тот день, когда Антоний женился на Октавии, а сама она решила любой ценой вернуть любимого и никогда больше не отпускать от себя. Именно в тот день она совершила ошибку, обрекла себя на войну. Ибо она, хладнокровный и ясно мыслящий игрок, в тот момент под влиянием страсти позволила себе смешать все: величие Египта и свое собственное величие, любовь к Антонию и жажду власти, желание славы и плотское желание.
Но она была не из тех женщин, кто оглядывается назад, она никогда не испытывала угрызений совести или сожалений, и именно это помогло ей выжить, уничтожить «змеиный выводок» и вынести тяжелейшие испытания: изгнание, смерть отца, убийство Цезаря. Жребий брошен, как когда-то сказал император. Однако царица еще может попытаться сыграть ва-банк; а чтобы забыть, что имеет все шансы проиграть партию, будет и дальше опьянять себя иллюзиями.
И все же, хотя бы время от времени, к ней должно было возвращаться прежнее здравомыслие: например, когда в лагере Антония свирепствовали болезни или учащались случаи дезертирства. Но в такие моменты она превращала слепоту в акт мужества, принуждая голос разума к молчанию; или использовала свой интеллект, чтобы найти единственное средство, позволяющее в подобной ситуации не падать духом, — юмор. За катастрофу она мстила единственным известным ей способом, не связанным с кровью, — смехом; а потом вновь заставляла себя забыть все уроки своего долгого жизненного опыта, начиная с тех, которые получила от Цезаря, в период Александрийской войны.
Тогда, семнадцать лет назад, когда она день за днем следила в своем дворце за всеми перипетиями сражений римских кораблей с египетским флотом, царица ясно поняла: более, чем любая иная война, война на море требует от полководца способности рационально мыслить. Однако теперь она упрямо повторяет, что, даже если Антоний проиграет сухопутную битву, он все равно победит на море и в итоге восторжествует над противником. А ведь она прекрасно знает — с тех пор, как они живут вместе, — что Антоний всегда был тактиком, а не стратегом, и что великие битвы, в которых он отличился, например осада Алезии или разгром белгов в Артуа, были операциями, с начала и до конца разработанными Цезарем. Что же касается других войн, то, по большей части, он побеждал в них благодаря своему легендарному таланту организовывать кавалерийские атаки, благодаря грубым ошибкам своих противников или значительному численному превосходству своих войск. Однако на сей раз ему предстояло столкнуться с очень коварным противником; сухопутные силы врага лишь немного уступали его собственным; на море же ситуация складывалась скорее в пользу Октавиана. Его четыреста кораблей были совершенно готовы к бою, тогда как пятьсот кораблей Антония не имели достаточного вооружения и более половины из них составляли тяжелые транспортные суда…