Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
В результате все усилия, все надежды царицы оказались напрасными; между ней и Антонием, вероятно, произошла ссора, потому что он тут же пожалел о содеянном и отправил Октавиану письмо, в котором попытался оправдать свое поведение.
К сожалению, этот его поступок был еще более нелепым: он приказал избить Тирса потому, пишет Антоний с обычной своей прямотой, что молодой франт раздражал его своей заносчивостью и высокомерием; а в тех несчастливых обстоятельствах, в которых он, Антоний, ныне находится, любой пустяк выводит его из себя. И, еще раз обнаруживая свою слабость, он добавляет: «Впрочем, если ты сочтешь это оскорблением, то у тебя мой отпущенник Гиппарх, — высеки его как следует, и мы будем квиты» [120] .
120
Плутарх.
Фактически Антоний признался, что Октавиан держит его судьбу в своих руках. Царица пришла в отчаяние; но, как кажется, в тот момент ее больше тревожило уныние, вновь охватившее Антония, нежели будущее детей. Она уже смирилась с мыслью, что случится худшее — и с ними тоже. Говорят, что ее никогда не видели более влюбленной, более нежной; она стала вдвойне внимательной по отношению ко всем своим близким — но особенно по отношению к Антонию.
Дело в том, что в этом вихре празднеств она была единственной, кто уже заглянул в вечность. Она покорилась судьбе и знала, что ее дети умрут, как и их родители, — или отправятся в изгнание, далеко от блистающего золотом дворца, где прошло их детство. И тем не менее она продолжала играть свою роль; все оставались в уверенности, что жизнь для нее легка. Более того, она прилагала героические усилия, чтобы сделать жизнь приятной для всех, кто ее окружал: например, для Антулла, которому позволяла брать все, чего он пожелает, в царской сокровищнице [121] ; а когда Антоний переживал очередной приступ страха, обвинял ее в предательстве или неверности, она с бесконечным терпением пыталась его успокоить. Всякий раз, когда он гневался на нее, она исчезала с его глаз (это почти мгновенно приводило его в чувство), а потом находила новое средство, чтобы одурманить его, отвлечь от печальных мыслей.
121
Плутарх рассказывает о том, как маленький Антулл однажды подарил врачу Филоту всю дорогую посуду с пиршественного стола за одно удачное высказывание; раб, принесший эту посуду в дом растерявшегося гостя, сказал, что сын Антония может дарить, что хочет и кому хочет; а потом прибавил: «Но лучше послушайся меня и отдай нам все это обратно, а взамен возьми деньги, а то как бы отец не хватился какой-нибудь из вещей — ведь среди них есть старинные и тонкой работы». Там же, 28.
Так, очень скромно отметив свой собственный день рождения, в честь дня рождения мужа она устроила столь великолепный праздник, что он затмил своей роскошью все предыдущие; и, не удовлетворившись этим, после окончания банкета осыпала всех гостей такими дорогими подарками, что, как пишет Плутарх, «многие из приглашенных, явившись на пир бедняками, ушли богатыми» [122] .
Клеопатра опять стала той молодой женщиной, которая во времена Цезаря умела смеяться надо всем на свете и заново изобретать жизнь; а между тем день за днем, посещая тюрьму, она продолжала свои эксперименты над ядами и змеями — и уже простилась с самым любимым из своих детей, Цезарионом, которого втайне отправила в пустыню, в сопровождении воспитателя и с частью царской казны: он должен был спуститься по Нилу до Коптоса, а потом караванным путем выйти к самому южному порту Красного моря, Беренике, сесть на корабль и отплыть в Индию, осуществив мечту своих родителей.
122
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, 74.
Теперь ей оставалось позаботиться о судьбе десятилетних Клеопатры-Луны и Александра-Солнца, а также младшего Птолемея, которому должно было скоро исполниться шесть. Но у царицы уже не было времени: с конца июля Октавиан перешел в наступление. Он хотел взять Египет в клещи, атаковать его сразу на двух фронтах: со стороны Ливии, куда двинулся флот под командованием друга Вергилия, поэта Галла, которому на суше должны
В Александрии распространился новый слух: говорили, будто сама Клеопатра приказала начальнику гарнизона Пелусия сдаться без боя; будто, как и при Актии, она предпочла спасти себя, предала Антония, как до него предавала всех остальных; чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить все ее поступки за последние двадцать лет — когда возникла угроза утраты египетского трона, царица боролась за него, не останавливаясь ни перед чем.
Услышав сплетню, Клеопатра впала в такую ярость, какой не знала очень давно. Потом решила подавить слух в самом зародыше: поскольку арестовать начальника гарнизона было невозможно (он перешел к Октавиану), она приказала схватить и немедленно предать казни его жену и детей.
Антоний ничего не знал об этих событиях: он отплыл к Паретонию во главе флотилии из сорока судов, посадив на них большой отряд пехотинцев, чтобы попытаться отразить вражеское наступление на западном фронте. Приблизившись к городу, он понял, что Галл им уже завладел. Не собираясь складывать оружие, Антоний высадился на берег и, обратившись к легионерам Скарпа, попытался убедить их вернуться в его лагерь. Галл настолько опасался его красноречия, что приказал своим трубачам играть как можно громче, дабы заглушить его голос. Антоний повернул назад и попытался взять город приступом, но потерпел неудачу; его флоту тоже не удалось выбить из порта вражескую эскадру. Тогда, крайне удрученный, Антоний вернулся в Александрию.
Там Клеопатра уже начала приводить в исполнение свой план: забаррикадировалась в своем мавзолее со всеми сокровищами. Октавиану, который из Пелусия двинулся форсированным маршем на Александрию, сразу об этом сообщили. Сильно обеспокоенный, он стал посылать царице одно письмо за другим, умоляя ее не покушаться на свою жизнь и клянясь всеми богами, что обойдется с ней очень милостиво.
Антоний, разумеется, об этом узнал. И, в свою очередь, написал Октавиану, что готов пожертвовать собственной жизнью, если противник торжественно пообещает ему пощадить Клеопатру.
Октавиан даже не потрудился ему ответить. Он галопом скакал к Александрии и вскоре уже был в Канопе, пригороде столицы.
Еще несколько стычек, и он наконец завладеет сокровищами Египта — если, конечно, ему хватит времени, чтобы уговорами или силой заставить царицу отказаться от ее губительного замысла.
И тут начинается странная трагедия, в которой участвуют три персонажа: по обеим сторонам сцены мы видим двух римлян, как бы братьев-соперников, Антония и Октавиана; а между ними — женщину-иностранку, Клеопатру, которая послужила поводом для вспыхнувшей между ними войны.
Клеопатра и есть главная ставка в игре — из-за своих сокровищ, из-за Египта, который для Октавиана является единственным средством сохранить собственную власть, управлять Римом и Вселенной. Но Клеопатра играет на своем поле, знает здесь все ходы; кто же из них двоих заманит другого в ловушку? А Антоний — такой непостоянный, всегда готовый перейти от одной роли к другой — не поддастся ли он снова приступу слабости, не разрушит ли одним махом хитроумные планы царицы?
Пьеса, написанная Судьбой, построена превосходно; повороты сюжета следуют один за другим с безупречной логикой; мы можем проследить чуть ли не по дням действия и жесты персонажей, и каждый раз, когда драма приближается к кульминационной точке, поражаемся роскошному обилию подробностей.
Итак, Октавиан продолжает свой марш на Александрию. Вот он уже приблизился к городским укреплениям, к воротам Солнца; прямо за воротами, сейчас надежно охраняемыми, начинается длинная улица, которая пересекает город с востока на запад и выходит к другим воротам, воротам Луны.
Уже вечер; Октавиан разбивает свой лагерь рядом с ипподромом. Антоний хочет любой ценой проучить противника. Во главе своей кавалерии он предпринимает столь молниеносную атаку, что легионы Октавиана, охваченные паникой, спешно отступают в свой лагерь. Тогда Антоний возвращается в город и, с гордо поднятой головой, как триумфатор, проводит войска по его улицам.