Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
Когда римляне лавиной устремились на них с горы, солдаты Птолемея бросились к кораблям, ожидавшим их на Ниле. Почти все они были перебиты, прежде чем достигли своих судов. Молодому царю удалось бежать, он прыгнул на плот, но уже началась паника, и перегруженный плот перевернулся. Юноша, который не догадался сбросить с себя тяжелую кирасу, камнем пошел на дно и исчез и волнах.
Цезарь в этот момент проявил удивительное присутствие духа: вместо того чтобы спокойно наслаждаться плодами победы, он немедленно отдал приказ во что бы то ни стало отыскать труп царя. Он хотел получить доспехи погибшего фараона и отправить их в Александрию как доказательство своей победы, чтобы в зародыше подавить всякую попытку нового мятежа. Но главное, он хотел предъявить египтянам тело Птолемея, и уже одно это показывает,
Кираса была тут же отправлена в Александрию под охраной легионеров, которые вошли в город, размахивая ею, как трофеем. Увидев доспехи своего царя, александрийцы окаменели от ужаса. До сих пор они даже на миг не допускали мысли о возможной победе римлян, ибо никогда еще не терпели поражение от иноземцев. Сейчас они поверили в проклятие небес, кричали, что боги отвернулись от их города, молили о пощаде легионеров, уже проходивших парадом по улицам; затем вытащили из храмов статуи своих богов и выставили их на пути у римлян, еще более горячо умоляя о снисхождении. Наконец легионеры их успокоили, объявив, что Цезарь всех прощает.
Гай Юлий Цезарь, действительно, умел проявлять великодушие; однако александрийцы доставили ему столько хлопот, что было бы неудивительно, если бы на сей раз он пожелал отомстить. Если он все-таки предпочел оказать им милость, то, несомненно, поступил так потому, что желал упрочить положение царицы и тем самым создать условия для выполнения грандиозных замыслов относительно Египта и всего мира, которые они с Клеопатрой вынашивали.
Даже в момент окончания этой трагедии Клеопатра остается для нас немой: мы не знаем, как она встретилась с Цезарем, какие чувства испытывала в тот миг, когда поняла, что город вновь оказался в ее власти. Скорее всего, она не хотела думать о чудовищной цене, которую пришлось заплатить за победу: об израсходованных государственных запасах зерна, о потопленном царском флоте, об уничтоженном городе на острове Фарос, о сгоревшей Библиотеке, о разграбленных судах, о стольких ее подданных, погибших насильственной смертью. Она, наверное, оценивала происшедшее в свете того правила, которое давно для себя сформулировала: играть и выигрывать. Ну что ж, за время игры, которая длилась шесть месяцев, она сорвала весь банк: брат, ее соперник и суженый, умер; «трио» ее врагов уничтожено; Арсиною, пытавшуюся было бежать, уже схватили; мятежный город унижен и разгромлен; и, сверх того, она нашла себе мужчину по своей мерке — владыку мира, ни больше ни меньше.
Итак, когда Цезарь вернулся к Клеопатре, у нее были основания встретить его торжествующим взглядом: она вновь стала фараоном, который ни с кем не делит свой трон, Владычицей Обеих земель, Олицетворенным законом, Наследницей благих богов, Славой своего отца, отныне и навеки. А вскоре, если Исида услышит ее молитвы, она станет еще и матерью царя.
ГЕНИЙ И БОГИНЯ
(апрель — июнь 47 г. до н. э.)
А сейчас — пусть будет блестящая жизнь, такая же, как до войны. Золотые оргии, участники которых не помнят ни о мертвецах, ни о пепле. Надо все начать заново, ничего не меняя. Показать себя, как делали все Птолемеи. Показать его.
Она велела достать всю драгоценную посуду, которая уцелела, устраивала роскошные пиршества, хотя Цезарь ел совсем мало, а пил еще меньше. Он никогда не пьянел, но, как ни странно, поддерживал эту игру. Поговаривали, будто в какие-то моменты ей даже удавалось увлечь его, втянуть в этот феноменальный парад: иногда его, человека,
Кстати, хотя в утро катастрофы опечаленные горожане кричали, что Бог-Освободитель покинул Александрию, их отчаяние продлилось недолго. Великодушие, которое проявил Цезарь, быстро убедило их в том, что Дионис продолжает их защищать и никогда не оставит. Уже на следующий день все были уверены: их поражение — всего лишь краткий эпизод в истории города. Кто знает, чего бог добивается и чего хочет: наверное, всегда одного и того же, возрождения славы Александра. Может быть, он сделает инструментом своей воли эту царицу — почему бы и нет? А если так, зачем им упорствовать в своей ненависти? В конце концов, Клеопатра победила, проявила такую стойкость, такую неколебимую целеустремленность. И потом, она тоже почитает этого бога, бога ее отца, и никогда от него не отрекалась, совсем напротив — всегда, как и Флейтист, верила в округлость мира, в могущество Того, кто придет издалека.
Царица не преминула воспользоваться этими новыми настроениями и уже через несколько дней после своей победы отдала приказ о восстановлении флота. Гавани и верфи наполнились шумом кораблестроительных работ; вскоре, в разгар весны, откроется морская навигация, и тогда торговые суда вновь начнут огибать Фаросский маяк. У городских ворот, привлеченные неотразимым обаянием Веселого Бога, появились первые караваны; а вслед за ними — коммерсанты, разносчики, мелкие торговцы, продающие все и ничего.
Короче говоря, жизнь вошла в привычную колею — беззаботная и стойкая в своей беззаботности, такая же или почти такая, какой была всегда. И разве это случилось не благодаря ему, Дионису Бесстрашному, Владыке дальних дорог? С Римом или без Рима, но мир продолжал крутиться на греческий манер и греческий язык звучал повсюду, от Гадеса [52] до Вавилона, от Массилии до устья Инда — а как же иначе, и потом, разве не по-гречески сам Цезарь нашептывал на ушко Клеопатре свои восхитительно-непристойные признания в любви?..
52
Совр. г. Кадис в Испании.
Тогда о чем беспокоиться, почему бы не вверить судьбу Египта ей, этой энергичной маленькой царице, которая так искусно окрутила римлянина? И, главное, зачем теперь лишать себя удовольствий, столь любимых Великим Волосатиком, — театра, маскарадных шествий, плясок под звуки флейты в кабаках Канопа, с портовыми проститутками, которые тоже нынче кажутся более веселыми, чем всегда (еще бы, после шести месяцев войны)? А на следующий день, когда все проспятся и уберут грязь, как приятно будет, словно в былые дни, заняться своей маленькой торговлей. Тем более что теперь у них есть новый партнер — римляне.
Когда слухи из дворца стали расползаться по городу и там тоже узнали, что царица пирует с Цезарем, увенчанным, как и она, венком из цветов, александрийцы, несмотря на недавнее поражение, вновь обрели весь свой былой апломб. На полуразрушенных улицах с новой силой вспыхнула надежда, потому что все понимали: гирлянды из роз на плешивом черепе победителя — не просто банальное выражение вежливости, чисто формальная уступка обычаям страны; нет, будьте покойны, после того как он лизался с царицей шесть месяцев подряд, этот римлянин плевать хотел на приличия! Все дело в том, что он лучше, чем кто-либо иной, Знает силу символов и никогда не прибегает к ним по недомыслию. Эта цветочная гирлянда на его сияющем кумполе есть тщательно продуманный знак, декларация намерений, целая программа. Программа, обращенная не только к Александрии, но и к Риму, и ко всему миру. Он, Цезарь, есть не кто иной, как Новый Дионис, бог-завоеватель, подобие Александра — вот что он хотел показать этой своей короной, а привлекает Цезаря в легенде о Великом Волосатике не столько карнавал или театр, сколько идея похода в Индию.