Клеопатра. Сборник
Шрифт:
– Почему ты так странно смотришь на меня, девушка? – спросил я.
– Порой во сне мы улыбаемся, – ответила она. – Нам пора. Следуй за мной. Будь тверд и восторжествуешь, царственный Гармахис! – Она наклонилась, взяла мою руку и поцеловала ее. А потом, бросив на меня последний странный взгляд, развернулась и повела меня вниз по лестнице и через пустые залы.
В зале, называемом Алебастровым, потолок которого поддерживают черные мраморные колонны, мы остановились. Ибо за ним располагалась опочивальня Клеопатры, та самая комната, в которой я видел ее спящей.
– Жди здесь, пока я предупрежу Клеопатру, что ты идешь. – И она оставила меня.
Я простоял там долго, возможно полчаса, считая удары собственного сердца, словно во сне, пытаясь собраться с силами для того, чтобы совершить то, что мне предстояло.
Наконец Хармиона вернулась, тяжело ступая, с опущенной головой.
– Клеопатра
– Где мы встретимся, когда дело будет сделано? – спросил я хриплым голосом.
– Встретимся здесь, а потом пойдем к Павлу. Будь тверд и восторжествуешь. Прощай же, Гармахис!
И я пошел к опочивальне Клеопатры, но у самого занавеса быстро обернулся и посреди пустого, освещенного светильниками зала увидел странную фигуру. Далеко от меня, вся залитая светом, стояла Хармиона. Голова ее была запрокинута назад, руки заломлены, а на девичьем лице застыла печать такой муки, что описать ее я не могу! Ибо она считала, что я, тот, которого она любила, самое дорогое, что у нее есть на свете, шел навстречу смерти, и то было ее последнее прощание со мной.
Однако тогда я об этом ничего не знал, поэтому, мимолетно удивившись очередной раз, откинул занавес и вошел в опочивальню Клеопатры. Там на шелковом ложе в дальнем конце благоухающего покоя в восхитительном белом одеянии возлежала Клеопатра. В руке она держала украшенное драгоценными камнями опахало из страусовых перьев, которым неторопливо овевала себя, а рядом с ложем стояла слоновой кости арфа и небольшой столик, а на столике – блюдо с фигами, кубки и бутыль с рубиновым вином. Сквозь мягкий приглушенный свет я медленно пошел к ложу, на котором царица, это чудо света, возлежала во всей своей ослепительной красоте. И действительно, никогда прежде она не казалась мне столь прекрасной, как в ту роковую ночь. Облокотившись на шелковые янтарного цвета подушки, она словно сверкала, как звезда на золотом вечернем небе. Ее одежды и волосы источали благоухание, с губ слетала музыка, а в синих небесных очах ее огни мерцали, точно в зловещих топазах.
И эту женщину я должен был сейчас убить!
Медленно я приблизился к ней и поклонился, но Клеопатра не обратила на меня внимания. Она лежала неподвижно, лишь мерно раскачивалось опахало, напоминая неторопливые взмахи крыла большой парящей птицы.
Наконец я остановился перед ней. Она подняла на меня глаза и прижала к груди опахало, как будто пряча красоту.
– Ах, мой друг! Ты пришел? – промолвила она. – Вот и хорошо, потому что мне здесь было очень одиноко. До чего скучен и печален наш мир! Мы знаем столько лиц, и среди них так мало таких, которые нам хочется видеть снова. Но что ты стоишь и молчишь? Садись. – И она указала опахалом на резное кресло у изножья своего ложа.
Я снова поклонился и сел в кресло.
– Я исполнил желание царицы, – сказал я. – Очень внимательно и со всем возможным старанием я изучил пророчества звезд. И вот итог моих трудов. Если царица позволит, я объясню этот звездный гороскоп. – И я встал, чтобы обойти ложе и, пока она будет читать, ударить ее кинжалом в спину.
– Нет, Гармахис, – спокойно сказала она с мягкой, обворожительной улыбкой. – Оставайся на месте и передай мне свои письмена. Клянусь Сераписом, твой лик слишком прекрасен, и я хочу видеть его перед собой, не отрывая глаз!
После этого мне не оставалось ничего другого, кроме как передать ей мои записи. Про себя я решил, что, пока она будет читать, я неожиданно вскочу и всажу кинжал ей в сердце. Она взяла папирус и коснулась при этом моей руки. Потом сделала вид, что читает предсказание. Но она не читала, потому что я видел, что глаза ее из-под ресниц были устремлены поверх свитка на меня.
– Почему ты прячешь руку на груди? – вдруг спросила она, потому что я действительно сжимал рукоятку кинжала под складками одежды. – У тебя болит сердце?
– Да, о царица, – ответил я. – Мое сердце трепещет, оно вот-вот разорвется.
Она ничего не сказала и снова сделала вид, будто читает, хотя по-прежнему не спускала с меня глаз.
Я задумался. Мысли мои беспорядочно метались. Как же мне совершить ненавистное деяние? Если я сейчас наброшусь на нее с кинжалом, она увидит меня, закричит и начнет бороться. Нет, нужно дождаться удобного случая.
– Стало быть, предсказания благоприятны, Гармахис? – наконец спросила она, хотя могла только догадываться.
– Да, о царица, – ответил я.
– Прекрасно, – она бросила папирус на мраморный пол. – Значит, корабли отплывут вовремя. Будь что будет, победа или поражение, мне надоело выжидать и плести интриги.
– Расчеты очень сложные, царица, – сказал я. – Я хотел показать, на каких знамениях основаны мои предсказания.
– Не нужно, Гармахис, благодарю. Я устала от звезд. Ты предсказал удачу, и мне этого достаточно. Я знаю, что ты честный человек, и потому не сомневаюсь, что твое предсказание правдиво. Потому забудь свою ученость и давай лучше веселиться. Чем бы нам заняться? Я могла бы станцевать для тебя – со мной никто не сравнится в этом искусстве! – но царице не полагается танцевать перед подданным, это недостойно ее. Вот, придумала! Я спою. – Она приподнялась, села на ложе, придвинула к себе арфу и сыграла несколько чарующих аккордов. А потом запела своим низким нежным голосом прекрасную песню любви:
Ночь окутала море туманом, звезды высыпав на небеса,Зазвучала в сердцах наших музыка, и тревоги прибой унес.Колыбельной волшебные трели нам подарит морская вода,Опьяненный свободою ветер прикоснется к шелку волос.На меня ты глядишь с восхищением, воспевая мою красоту.Я окутана звездным сиянием и мерцаньем холодной Луны.Зазвенит твоя песнь, устремляясь ввысь,и ночную пронзит тишину.Голос сердца вплетется в дыханье Любви,как вплетается нитка в канву.«Небеса расцвели лепестками звездИ осколком хрустальным волна.Нас уносит от бренных забот и проблемСеребристая лебедь-ладья.И свободные пленники воли боговСоединят Темноту и Свет.Твое сердце стучится, стремясь к моему,Неподвластное тяжести лет.Мы с тобою плывем между двух береговСквозь чертоги Владычицы Смерти.И теченье несет нас за грани мировК тем краям, где никто из нас не был.Небо блеском холодным наш взор зачарует,Море стонет от ветра и бурь.Позабыто былое, одного лишь прошу я —Подари мне свой поцелуй!Мы одни средь пустых океанских далей,А кругом – плещут волны страстей.Наша лебедь-ладья неустанно блуждаетПо холмистым кручам морей.И крылатою птицей обернулся наш парус,Диким зверем ревет прибой.Глоток чистой свободы подарил океан нам.Поцелуй меня, будь со мной!»Как же песня твоя хороша и божественна!И забились сердца в унисон.А сомненьям и страхам больше в мире нет места!Я звезда, а ты – мой небосклон.Ты взглянул на меня, и душа встрепенулась.Чувства вспыхнули, словно огонь.Ночь-волшебница нас соединит поцелуем.Между небом и морем, вдвоем [22] .22
Перевод Валерии Меренковой.
Последние отзвуки ее бархатного голоса разнеслись по опочивальне и медленно затихли, но в моем сердце они продолжали звучать. В Абидосе я слышал певиц с голосами более совершенными, но никогда я не слышал пения столь проникновенного, столь полного нежности и страсти.
И дело было не только в голосе: наполненный благоуханием покой, в котором было все, что может затронуть струны души, что чарует наши чувства, страсть в мыслях и в словах песни, которой невозможно противостоять, неповторимое обаяние и красота царственнейшей из женщин, которая пела ее, – все это очаровывало настолько, что, пока она пела, я как будто действительно видел влюбленную пару, плывущую сквозь ночь по освещенному холодным светом звезд летнему морю. Когда же она отняла пальцы от арфы и, вскинув голову, неожиданно протянула ко мне руки, пока последние ноты песни еще дрожали на ее устах, завораживающие изумительные глаза ее едва не заставили меня податься к ней. Однако я вовремя опомнился, вспомнил о своей цели и остался на месте.