Клеопатра
Шрифт:
— Сучка!.. Старая сучка!..
И она не заплакала. Она не смотрела на него. Она неуклюже повернулась на сбившейся постели и тяжело стала на ноги. И не смотрела на него. И он смутился и быстро ушёл. Но было бы смешно воспринимать его уход как свою победу...
Они не встречались, не разговаривали. Она знала, что он занимается реорганизацией армии. Каждый день возможно было ожидать начала военных действий. Октавиан фактически единовластно правил в Риме, но он далеко ещё не являлся тем Августом [84] , тем Отцом отечества, каким он должен был сделаться через много лет!.. Но теперь он мог начать войну с Египтом каждый день. Каждый вечер, ложась спать, возможно было поверить, нет, возможно было знать, что война начнётся завтра!..
84
...тем
Антоний устроил учения тяжеловооружённой пехоты. Потом оказалось, что часть стенобитных машин разобрана, что некоторые легионеры просто-напросто торгуют оружием, что почти все обзавелись в Александрии семьями, жёнами, что иные работают как ремесленники и пытались увильнуть от учений... Антоний распорядился о наборе солдат из местных жителей, что не вызвало особенного восторга, потому что, несмотря на армянскую победу, он не в состоянии был платить воинам хорошее жалованье. Он устроил несколько показательных процессов над центурионами, обвинявшимися в этой самой торговле оружием. Обвиняемые были приговорены к смертной казни, заменённой едва ли не в последний момент ссылкой в каменоломни...
Клеопатра во всём этом не участвовала. И было бы странно, если бы участвовала во всех этих мужских делах! В конце-то концов, в Александрии давно привыкли к такому положению вещей, когда царица ездит в Мусейон, устраивает литературные вечера, а Максим Александриу занимается экономикой и государственным устройством, а теперь вот ещё и этот римлянин занялся армией...
Марк Антоний всё-таки пришёл к ней. Это могло означать, что он всё-таки любит её, и могло означать, что он всё-таки привязан к ней, и могло означать, что она нужна ему... потому что ему ведь некуда деваться, в Рим ему дорога заказана... Но она вовсе не намеревалась злорадствовать.
— Помиримся! — Он подкрепил своё предложение лёгким движением головы. Он легко и просто, он всегда ведь был такой, предлагал ей примирение. А она молчала. Не нарочно. Никак не могла заставить себя говорить. Беспомощно смотрела на него, такого простого, такого, каким он был всегда, и слёзы навернулись на её глаза... И она подумала, что она стареет безнадёжно и делается похожей на Хармиану!..
— Я погорячился тогда, — сказал он. И она вдруг почувствовала, только теперь почувствовала, как он унизил её тогда! И она всё ещё не могла говорить. И тогда он сказал: — Воспитывай детей как хочешь, я не стану мешаться... — Он думал, будто она нарочно не отвечает ему, не отвечает, потому что сердится на него! А она ведь не могла произнести ни слова, будто горло сжало неведомой непонятной силой... — Не молчи! — попросил он...
— Помиримся, — сказала она тихим голосом.
— Ты умница, — сказал он.
Они были вместе, и ночью были вместе, но она ничего не забыла. И в этой близости был какой-то горький осадок, будто во всём её теле, и в голове, в мозгу, разлилась желчь...
Он говорил, что войны не избежать. И, может быть, лучше первыми начать, начать военные действия. И он предлагал устроить праздник... Она хотела было перебить его — «снова праздник?» — и сдержалась и не перебила... Он говорил, что в Риме должны знать: Египет главенствует в Азии и Египет не покорится Риму! И он присел на разобранную постель, обнимая Маргариту, и увлечённо описывал ей, каким будет этот новый александрийский праздник...
И праздник состоялся. Выдались на диво погожие дни. Даже для начала александрийского лета эти дни были слишком хороши! Кажется, никогда ещё не бывало так ясно, так тепло и не жарко... На высокий помост, установленный на главной площади, надо было взбираться по ступенькам, по ступенькам, крепко сколоченным и покрытым неширокой ковровой дорожкой. Навес из пёстрой шёлковой ткани поднят был на столбах, гладко вытесанных, деревянных, из корабельного кедра. На сиденья золотых тронных кресел положены были плотные подушки, кожаные подушки в шёлковых наволоках. Царица сидела в египетском костюме, одетая как жёны старинных фараонов. Многие в толпе ещё помнили её девочкой, подростком, танцующим египетский старинный танец. И вдруг вспоминали Татиду и настораживались. И настроение толпы мгновенно передавалось Клеопатре, и она будто видела перед внутренним своим взором Татиду в виде полутени, висящую Татиду, обгадившуюся, с высунутым и прикушенным языком висельницы, самоубийцы... Клеопатра улыбалась принуждённо. Антоний поднялся на помост, красный плащ откидывался лёгким тёплым ветерком, парадные доспехи (снова парадные доспехи!) посверкивали на солнце... Антос, почти совсем взрослый, четырнадцатилетний, сел на трон рядом с матерью. Он был одет в обычный греческий костюм царя из дома Птолемеев. Лицо его, такое знакомое ей уже много лет греческое лицо Птолемея, царя Птолемея, её отца, её брата, хранило выражение серьёзности и замкнутости. Клеопатра подумала, что, быть может, он не одобряет эту нарочито пышную церемонию... Он сидел по правую сторону от неё. По левую Хармиана, тоже одетая нарядно, усадила шестилетнюю Тулу. Девочка, в пёстром, расшитом золотыми нитями греческом платьице, улыбалась застенчиво и то и дело поворачивала головку к матери, взглядывала вопросительно... Ради этого кроткого невинного существа Маргарита обязана была показывать себя видимо спокойной, даже притворяться уверенной в своих действиях, даже улыбаться спокойно...
Молодая няня вынесла и усадила на одно из кресел двухлетнего Ифиса, одетого как македонский воин великого Александра. Толстенький крепыш болтал ножками, обутыми в мягкие сапожки, полагавшиеся македонским конникам. Нарядная няня встала рядом. А рядом с креслом Тулы сидел её брат-близнец Хурмас, в богатом одеянии восточного принца, на головке — круглая высокая шапка. Ему было неловко в этом тяжеловесном одеянии; он замер, боясь лишний раз пошевельнуться... Марк Антоний нагнулся вниз с высокого помоста и протянул сильную руку. Его рука выглядела сильной. Антил, в странной одежде, отдалённо напоминавшей римскую юношескую тогу, схватил руку отца и, крепко держась за неё, поднялся по ступеням. Губы мальчика были крепко сжаты, глаза смотрели и будто и не видели ничего вокруг...
Антоний положил ладонь на плечо Антила. Мальчик быстро вздохнул и тотчас вновь крепко сжал губы. Антоний произнёс речь, которую затем повторили по всему городу глашатаи. Римлянин сказал, что Клеопатра и её сын будут править совместно традиционными владениями Лагидов — Египтом и Кипром. Хурмас, Александр Гелиос, должен был получить в управление Армению. Ифис, Птолемей Филадельф, — Киликию. Клеопатра Селена получала в своё управление Крит... И потомок старинных александрийских греков сложил много веков спустя своё стихотворение:
Разумные александрийцы знали,
что это было только представленье.
Но день был тёплым и дышал поэзией,
лазурью ясной небеса сияли,
Гимнасий Александрии по праву
венцом искусства вдохновенного считался,
Наследник был так красив и так изящен
(сын Клеопатры, Лага славного потомок).
И торопились, и к Гимнасию сбегались,
и криками восторга одобряли
(на греческом, арабском и еврейском)
блестящий тот парад александрийцы,
а знали ведь, что ничего не стоят,
что звук пустой — цари и царства эти... [85]
Впрочем, этот спектакль не оказался таким благостным, поскольку заключал в себе и некоторые трагедийные элементы. Марк Антоний объявил, что сам он отказывается от любой власти, кроме власти полководца, верховного полководца, над армией, но своему сыну-римлянину он отдаёт власть над Грецией и Македонией!.. Царица видела, как изменяет её старшему сыну обычная его сдержанность. На его свежем юношеском лице вдруг появилось выражение брезгливости. Клеопатра понимала. Она понимала, что её умному образованному мальчику неприятно участвовать в этом фактически нелепом действе... Большая часть земель, которые Марк Антоний сейчас полновластно делил, распределял меж своими детьми, принадлежала, собственно говоря, Риму, имела статус римских провинций!.. И вдруг Антоний сказал громко, громче, нежели всё прочее, сказанное им, что править землями, которые Рим полагает своими провинциями, имеет полное право старший сын царицы, Птолемей Цезарь, сын и наследник Юлия Цезаря!..
85
Стихотворение К. Кавафиса «Александрийские цари». Перевод С. Ильинской.