Клевер и Трубка Мира
Шрифт:
В доме уже давно всюду горел свет, открывались и задергивались портьеры, метались какие-то тени. Картина, открывающаяся из окон, была, должно быть, волнующая. Освещенные фарами "Уралов" четыре пушки с четырехметровыми стволами и грохот выстрелов навевали ностальгические воспоминания о войне с белофиннами.
– Прямой наводкой, одиночными.... Огонь!
Опять потянуло дымком, выпали гильзы.
Больше стрелять не пришлось. Открылись ворота, выбежал Миша, крича что-то и размахивая руками. Подполковник развернулся к нему, не сделав навстречу ни малейшего движения. Миша подбежал, задыхаясь и волнуясь так, что невозможно было разобрать ни слова, хотя он честно пытался что-то рассказать Бесу. Тот посмотрел на него и повернувшись к ближайшему орудию, поднес к губам мегафон:
– Заряжай!
–
– Где Маша? Ты же согласился...!
– Все, подполковник, будет свадьба, будет. Обещаю!
– Ты и тогда обещал. Веди сюда Машу.
Но вести Машу уже не было необходимости. Она забралась на лафет и стояла рядом с Вовкой Цыбиным, держа его за руку. Глаза у нее сверкали. Казалось, скажет сейчас Бес "огонь", и она сама нажмет на педаль.
Подполковник подошел к ней и, глядя снизу вверх, спросил:
– Не передумала?
Маша покачала головой.
– Тогда с нами поедешь, не верю я братцу твоему. Поедешь?
– Поеду,- отвечает Маша.
– Подполковник, - говорит Барон, - не сомневайся, свадьба будет - сам все организую, мужа Машкиного со всей душой приму. Правду говорю.
– Вот завтра приезжай, поговорим. А Машу сейчас увезу.
– Как увезешь? Чтобы она в казарме жила? Опозорить меня хочешь?
– В какой казарме, сдурел ты что ли? У меня будет жить - с женой моей. Она за ней присмотрит.
Миша стоял совершенно обалдевший. Неизменная цыганская шляпа сдвинулась на затылок, он беспрерывно вытирал лицо большим красным платком.
– Батарея, - закричал Рогов в мегафон, - привести орудия в походное положение, построиться в колонну! Гильзы от выстрелов взять с собой.
Подошел к орудию, на котором стояла Маша:
– Иди в мою машину, не мешайся здесь.
Сборы уже почти закончились, когда приехала милиция. Милиционеры растерянно осмотрели поле боя, подошли к Бесу.
– Что за шум здесь был? Стреляли что ли?
– Стреляли, лейтенант - подполковник огляделся - нет ли поблизости Барона, - холостыми, конечно. Учебная тревога: отрабатывали прикрытие зенитным огнем жилых районов в условиях ночного боя.
Милиционеры переглянулись - прав задерживать военных, у милиции не было - сели в машину и уехали.
Свадьба Вовки Цыбина состоялась через месяц, в Ленинграде. Все, действительно, организовал и оплатил Миша. Было весело, как всегда бывает на свадьбах. Евгений Александрович Зазорин блистал красноречием, Рогов - начищенными сапогами, Вовка Цыбин - радостной улыбкой, а Маша всем видом обещала Вовке вечное счастье.
А еще через месяц были защищены дипломы, и все участники этой истории разъехались в разные концы огромной страны, чтобы начать трудовую жизнь. Сорок лет никто не знал, что стало с Вовкой Цыбиным, и так бы и не узнал, если бы не Интернет. На встрече выпускников, посвященной 40-летию окончания Горного института, приехал с Сахалина Вовка Цыбин. Потрепанные жизнью мальчики и девочки жались к нему, как к спустившемуся с неба архангелу - ведь он остался точно таким же, как раньше, общим добрым папой, и для всех находилось место в его большом сердце. Всех интересовало, как сложилась его семейная жизнь - было бы обидно, если, несмотря на все усилия сорокалетней давности, она сложилась бы неудачно. На такие вопросы он ответил просто и коротко: "Ни одной минуты, ни одной секунды я не пожалел о том, что женился на Маше". На что подвыпивший Женька Болванов сказал глубокомысленно: "Бог - он знает, что делает..."
Увольнение.
Сеня окончил Свердловский горный институт и уехал работать по распределению в Северо-Западное геологическое Управление. Оно находилось в Ленинграде, и по простоте душевной Сеня рассчитывал стать в скором времени ленинградцем. Однако в отделе кадров Управления на его предписании написали, что он поступает в распоряжение Карельской комплексной геологоразведочной экспедиции, находящейся в Петрозаводске. Конечно, Сеня был очень расстроен: ехать в какой-то там Петрозаводск, в какую-то непонятную Карелию... да ведь это настоящая
Петрозаводск порадовал Сеню красивым большим вокзалом со шпилем, крепкими сталинскими домами с лепниной на фасадах, и троллейбусами. Было раннее утро, светило скромное осеннее солнце, и Сеня радовался жизни, шагая с нетяжелым чемоданом по улице Ленина. Вот и здание Карельской экспедиции. Самый центр города, солидный четырехэтажный дом, высокое крыльцо и массивная застекленная дверь с медной ручкой. Сеня ждал начала рабочего дня, сидя на лавочке в расположенном напротив здания экспедиции небольшом сквере. Все было, как будто бы, не так уж плохо.... Вот только эта медная ручка вновь навеяла грустные мысли. Случилось это, наверное, оттого, что она напоминала своим важным видом какое-то серьезное столичное учреждение. А у Сени была мечта.... Хотелось ему жить в Москве. Ходить каждый день по московским улицам, ездить в метро и свысока поглядывать на приезжих. Работал бы он в каком-нибудь проектном институте - что-то там проектировал бы, носил по коридорам чертежи, а с работы уходил в чистой одежде и с красивым портфелем. По специальности Сеня был горным инженером - шахтостроителем. Во время производственных практик он поработал на нескольких шахтах в разных концах Советского Союза и как-то сразу понял, что работа под землей ему совершенно не нравится. Не нравится месить грязь резиновыми сапогами в тускло освещенных проходах, не нравится постоянная сырость и капающая за воротник вода, оглушительные взрывы, неизбежные при прохождении горных выработок. Не говоря уже о многочисленных опасностях, скрывающихся почти за каждым углом - обрушение кровли, обрыв клети, взрыв газа, нештатное срабатывание зарядов и еще десятки, если не сотни неприятных неожиданностей.
Наконец начался рабочий день. Показав вахтерше заполненное в Ленинграде предписание, Сеня подошел к двери отдела кадров. Постучал и, не услышав ответа, заглянул в кабинет. За столом сидела крепкая круглолицая женщина, лет 45, прической и цветом волос напомнившая Сене барашки волн на морском мелководье. В одной руке она держала телефонную трубку, другой что-то записывала на бумаге, привычно прижатой к столу немаленькой грудью. В промежутках между фразами женщина, как фокусник, перебрасывала из одного угла рта в другой дымящуюся папиросу. Когда ничего записывать было не нужно, дама совершала несколько абсолютно синхронных движений: прижимала трубку головой к плечу, освободившейся рукой вынимала изо рта папиросу, а второй рукой положив ручку, поднимала чашку с чем-то горячим. Когда же вновь требовалось сделать запись, все повторялось слаженно и быстро в обратном порядке. Сеня так вытаращился на это живое воплощение четырехрукого Шивы, что оно начало беспокойно ерзать и поглядывать на Сеню злыми бесцветными глазами. Поскольку своих глаз отвести от нее Сеня не мог, женщина постаралась закончить разговор, с грохотом швырнула трубку на рычаг и, напирая на шипящие, спросила:
– Ш-ш-што у тебя?!
– Штравствуйте, - скромно сказал Сеня. Немного шепелявил он с третьего курса института, после неудачного лечения сломанной в драке челюсти.
– Вот приехал к вам на работу.
Женщине показалось, что Сеня ее передразнивает. Мгновенно приготовившись к боевым действиям, она покраснела, как римский легионер перед схваткой:
– На работу, ко мне?!
– Ну, не к Вам, а в экшпедишию, - оробел Сеня.
Кадровичка одним цепким взглядом охватила всю его маленькую фигуру, черные вьющиеся волосы, грустные карие глаза, мятые брюки, нестиранную рубашку, поношенные пыльные ботинки и успокоилась, поняв, что Сеня ей не противник: