Клевые
Шрифт:
— Уж и не знаю, как у вас, Катя, а я такими знакомствами не увлекаюсь! У нас, на Севере, не до того. Если у кого есть женщина, то она — одна на всю жизнь. Случаются, конечно, иногда осечки!
Ее долгими годами помнят. Ошибка в личной жизни, как болезнь. Трудно переносится и забывается нескоро.
— Вы женатый? Дети есть? — спросила девка.
— Да! Двое детей! Сын и дочь. Они с женой живут.
— Почему с ней? А вы?
— Мы разошлись! Пять лет назад…
— Она вас выгнала?
— Нет! Никто никого не выгонял. Разъехались тихо и спокойно, без скандалов, оскорблений. И теперь переписываемся, поддерживаем добрые отношения, как старые друзья.
— А зачем разбежались?
— Она не любила
— Как? Двоих родила и тогда поняла, что не любит? — изумилась Катерина.
— Что делать? Себе не прикажешь! Ни годы, ни дети, ничто не удержало и не привязало.
— Она тоже на Камчатке живет?
— Нет! В Москве! Вот я их приехал навестить! Пять лет не виделись…
— А почему у них не остановились?
— Зачем связывать руки себе и ей?
— Она вышла замуж?
— Нет. И не собирается!
— Дура!
— Это почему? Она честная, порядочная женщина, прекрасная мать, хороший, надежный друг! Не смей оскорблять ее! — нахмурился Юрий.
— Да нужна она мне! Я сама жила с такою же! Разошлась с отцом неизвестно зачем и привела отчима! Сама умерла, а меня отчим живьем в могилу вгонял: Потому, что чужая ему! Свой, родной отец никогда такого не позволил себе. Он меня еще при живой матери бил. А как обзывал! И сукой, и блядью — в шесть лет! Я столько хлеба не съела, сколько проплакала от него. Не засыпала и не просыпалась без скандалов. А как колотил меня! Как большую! В коленях зажимал и ремнем по спине, по голове, рукам и ногам. Потом на мороз выбрасывал, чтоб там отревелась. А ведь мать его сама выбрала. Променяла отца на этого гада! Тоже о себе думала, не обо мне! Иначе не решилась бы сиротить. А свой отец, он всегда — родной. И сердце, и жалость поимеет к кровному. Его чужим дядей не заменить. Коль родила, да еще двоих, уже не о себе, о детях думать надо. Их любить! Чтоб выросли без горя. Чтоб чужой кобель не лез к дочери, грозясь поиметь ее! Вы говорите, она хорошая. А я не верю! Через годы ваши дети мое подтвердят!
— Мои дети не маленькие. Дочь уже в медучилище второй год учится. Сын — на будущий год в армию пойдет. Выросли! Я рано женился. Жена на шесть лет старше меня. Так что ее уже не потянет на приключения. Да и детям ничего не грозит.
— Дай Бог! — тихо отозвалась Катька и с жадностью набросилась на еду.
Юрий не успел расправиться с сосиской, как девка уплела весь ужин и с тоской смотрела на еду Юрия. У того кусок поперек горла встал.
— Хочешь? — подвинул ей тарелку с курицей, котлетами.
Катька молча прикончила все, обсосав каждую косточку. Пакет
пирожных словно приснился. Катька глотала их, не жуя.
— Вот вы выбражаете из себя! И небось думаете, что у меня вместо пуза прорва? А я просто впрок наедаюсь. Потому что не знаю, когда в другой раз обломится пожрать. Добрых теперь нет. Кто вспомнит, что я тоже есть хочу? Мало таких! А то, что получаю, надо и за комнату заплатить, и на барахло выкроить. А ведь не всякий день обламывается жирный навар. Случается, по два, три дня без гроша сидеть, — разговорилась Катька.
— Ты давно промышляешь на вокзалах?
— Как из дома ушла. Уже шесть лет! А тебе зачем про то знать?
— Крепкий ты орешек, коль за это время пить не научилась! — похвалил девку.
— Я после отчима зарок себе дала— не прикасаться к буханью! Знаешь, чего расскажу? Уссышься со смеху! Мне тогда лет восемь было. Матери не стало. Бабка то ли на базар, то ли в магазин пошла. Отчим, кирной, под столом заснул. А недопитая бутылка возле ножки стола осталась. Обычно он досуха все выпивал. Тут чего-то не осилил. Я подобралась, решила попробовать, что же такое — эта водка? И по глотку всю выжрала. Первое, что почувствовала, голова закружилась и весело мне стало. Захотелось побеситься, а в доме никого, кроме меня и отчима. Я поскакала по койкам и вдруг
меня. Кого же еще заподозрит? И стала думать, что делать, как от ремня спастись? Полезла к бабке на полки. Пошарила. Глядь, в бутылке из-под водки что-то закрыто. Почти столько, сколько я выпила. Ну, не будь дурой, ту бутылку к ножке стола приспособила. А пустую — на полку. Успокоилась. И вскоре уснула, забыв свою проказу. До самой темноты все тихо было. Бабка у соседей была, отчим, чуть очухался, потянулся к недопитой. Выглушил и снова под стол свалился. А через десяток минут как выскочил из-под стола. Как вылетел в дверь. Чуть бабку с ног не сбил. И бегом в сортир. Но не успел. Половину по дороге потерял. Сидел там с час. А тут бабка вздумала лампаду перед иконой зажечь. Хвать за бутылку. А там пусто. Она вставную челюсть так и выронила. Куда подевалось конопляное масло? Ох и колотили они меня в ту ночь. Правда, с перерывами. отчим всякие три минуты в туалет бегал. Целую неделю опомниться не мог. Бабка весь чай извела, не помогло. Отчим грозил с меня шкуру снять, да только свою чуть не потерял. С тех пор никогда, ни одного глотка не оставлял недопитым. А и я зарок дала. С неделю на задницу сесть не могла, так отдубасили меня отчим с бабкой. Закаялась пить и допивать. Нет от нее добра! — умолкла Катька.
— Иди ко мне! — позвал ее Юрий. И, обняв, посадил на колени. Гладил плечи, лицо, голову.
— Бедная Катюшка! — вырвалось невольное.
Тугие груди девки, прижавшейся к нему, всколыхнули давнее, забытое. Катька обвила руками шею, прижалась к щеке человека.
— Юра! Юрка!
Сама не поняла, что случилось с нею. Ведь он не первый! Целовала взахлеб едва знакомого человека, ставшего в считанные секунды самым дорогим на всем свете.
— Что это со мною?
— Проснулась. Стала женщиной!
— Спасибо тебе за все! Ты самый лучший на всем свете! Жаль, что далеко живешь и, расставшись, никогда не встретимся. Я всегда буду помнить тебя! — прижалась Катька к плечу человека.
— Ты любила кого-нибудь? — спросил он тихо.
— Теперь не знаю. Нравились иногда. Ненадолго. Скоро забывала. В сердце никто не застрял, ничье имя не помню. Да и меня стараются не узнавать. Я не обижаюсь. Я никого не любила. Мать слишком скоро ушла из жизни. Отчима ненавидела. Бабку жалела. Но она не стоила даже уважения. Злая была старуха, безжалостная. Такую даже вспоминать не хочется… Она не умела любить никого. Все время попрекала каждым куском хлеба. Я из-за них и убежала из дома. Куда глаза глядят. Хоть в петлю, хоть под колеса, только бы не возвращаться к ним. Они и не искали, и вряд ли хватились меня. Я насовсем ушла! Любимых — не бросают…
— А как попала в путанки?
— Сначала в шпановской кодле была. Целых два года! Я когда из дома убежала, враз в метро. Хотела под электричку сунуться башкой. А меня за шиворот успел поймать Jlexa. Это главный шпа- нюга Москвы. Отбросил на скамейку. По морде надавал, чтоб поверила, что на этом свете дышать осталась, сдохнуть не повезло. И в тот же день привел меня в свою банду. Там меня учили воровать. Но… Я невезучая была. Все время попадалась. Меня выручали. Но когда из-за меня лягавые припутали троих, Леша выкинул меня из шайки. Сказал, что зря выдернул из-под электрички. И я ушла от них, поняв, что попала не в ту хазу… Леха все забыл. Да и что ему помнить?'В банде было много девок таких, как я. Он со всеми спал, каждую оприходовал. Другого выхода не было. Я не стала исключением, как и он моей любовью. Когда выгнали из банды, я ничего не потеряла. Наоборот, все заработанные уже не отдавала на общак, оставляла себе. Промышляла в одиночку. Без опеки. Никто меня не дергал, кроме ментов. Те иногда сгребали, когда зазевалась, не успевала смыться. Держали дня три, потом отпускали. Так вот и ка- наю…