Клинок Тишалла
Шрифт:
Жить ему оставалось шесть минут.
4
Я высовываюсь из-за края фонтана. Камень дрожит под ударами пуль и осколков, воздух полон грохота, и звона, и воя шрапнели, и гиперзвуковых хлопков «пятидесяток»; за краем каменной чаши само пространство обернулось хищным зверем, почуявшим мой запах. Я много раз смотрел смерти в глаза, но сейчас мне угрожает другое: случайная, нечаянная гибель.
Безличная.
Это не моя война.
Ничто на свете до сих пор не требовало от меня таких усилий, как те, что приложил я, чтобы
Почти все, кто остался на ногах, с площади уже убрались; несколько измазанных красным бесформенных мешков дюйм за дюймом отползают к ближайшему, даже мнимому, укрытию. В дальнем конце Божьей дороги грохают пушки с броневиков – бдым ! – снаряды выбивают огромные куски из фасадов правительственных зданий и храмов, выходящих на дорогу; Восточная башня дворца Колхари взирает на бойню выбитыми окнами, исходя дымом из идиотски ухмыляющегося провала, пока еще один снаряд не врезается ей в скулу, отправляя чертов шпиль в нокаут; с площади в девяти этажах внизу поднимается грибовидное облако каменной пыли.
Народ начинает сопротивляться. Героизм нелюдей вселял бы трепет, будь от него хоть на гран толку. Огненные стрелы беспомощно стекают с керамической брони. Кто-то из огриллонов сообразил, как стрелять из силовых винтовок. Воспользуйся они матюками, пользы было бы больше.
Одинокая дриада встает на пути мчащегося штурмкатера, и ее засасывает вместе с копьецом в воздухозаборник. Все, что от нее остается, вылетает алым туманом из дюз, но копьецо-то стальное. С пронзительным скрежетом турбина пережевывает себя на металлолом, катер заваливается набок, цепляет бортом мостовую и подпрыгивает, пламенным метеором пролетая у меня над головой, и отскакивает снова, прежде чем врезаться в фасады Квартала менял и взорваться. Здание банка рушится, а чертова жестянка продолжает свой фейерверк по мере того, как рвутся боеприпасы: словно петарды, хлопушки и огненные колеса.
А Райте, сучий потрох, так и сидит там, где я его оставил, у фонтана, методично вскрывая замок на своих кандалах, с мечтательной улыбкой на лице оглядывая кровавую баню вокруг. Турболет в очередном заходе поливает улицу из пушки; линия разрывов вот-вот упрется Райте в нос, так что я хватаю его за шкирку и затаскиваю в фонтан, к себе.
Когда он выныривает – после того, как три, не то четыре пули калибра 25 миллиметров вышибают куски из краев чаши, минуя, по счастью, нашу нежную плоть, – по физиономии его блуждает та же мечтательная улыбочка. Он лежит на спине; вытекающая из разбитой чаши грязная вода клубится вокруг него кровавыми облаками. Рев турбин и грохот взрывов сметают слова, но я читаю по губам:
– Ты спас мне жизнь .
Я встряхиваю его так, что макушка бьется о камень.
– Где Ма’элКот? – ору я в спрессованный грохотом воздух. – Ты чуешь его? Он приближается или остановился?
– Ты сказал, что убьешь меня, если выдастся случай ! – кричит он в ответ. – А вместо того спас!
– Я передумал, блин! Довольно? Не заставляй меня пожалеть об этом! Где
Глаза его стекленеют, взгляд устремляется в тихие дали, где кровь, дым, грохот сражения – даже не сон.
– Остановился, – говорит он, понизив голос. – Остановился. В половине дня пешего пути примерно.
Господи.
Я отпускаю его плечи и утыкаюсь в ладони лицом.
Никогда не думал, что могу потерпеть поражение столь сокрушительное.
По хорошей дороге монах может отмахать за день тридцать миль. Я знаю, почему остановился Ма’элКот и почему в пятнадцати милях от города.
Я знаю, чего он ждет.
Господи!
Я молил об ошибке, и вот что ты мне ответил!
5
Делианн вздохнул.
Он взял клинок в руки и понял, что боится. Слишком внятно помнилась ему нестерпимая мука растянутого сверх вообразимого рассудка, которую испытал он, заглянув в душу богини; чародей опасался, что, слившись с ней мысленно, он лишь выжжет себе мозг в мгновенье ока.
Чем браться за рукоять Косалла и встретиться с ней лицом к лицу, Делианн мысленно потянулся к силовой цепи, которую сковал, чтобы соединить богов с рекой, а реку – с богами, и, нащупав ее, из цепи превратил в цепочку озер, по которой, минуя шлюз за шлюзом, текла боль. Он направил по этой цепочке к ее истоку мысленный щупик, осторожно, почти нежно нашаривая самые края сознания богини.
Он нашел ее в обширной бездне ужаса и сомнения: облаченной в свет, рыдающей кровавыми слезами.
Подняв голову, воззрилась богиня на гостя, но чародей понятия не имел, что видит она: тела своего он не ощущал и не имел лица, представляясь себе бесплотной искрой сознания.
– Я знаю тебя .
Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.
– Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .
– Я не стану спорить. Действуй.
– Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
– Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
– Ты умрешь , – прорыдала она.