Клинок Уреньги

Власова Серафима Константиновна

Брат же Веры прямо дал сестре задание — организовать связь с екатеринбургской организацией РСДРП и начать революционную работу среди рабочих...

Но вот и конец пути — завод Сим.

По дороге в школу Вера как завороженная смотрела на заснеженные горные цепи, на спящие леса, на приземистые дома, поблескивающие на солнце маленькими оконцами, и на синее, синее небо. И, вдруг она явственно ощутила, что у нее началась новая жизнь: позади — Петербург, Невский, гранитная набережная, уютные комнаты родного дома, рояль, библиотека; впереди — революционная работа, школа и долгие дни среди тех, кто жил в этих почерневших домишках.

Проезжая мимо домны, Вера попросила возницу остановиться и долго глядела

на черное чудовище, резко выделявшееся на фоне дальних белых снегов. Она слушала, как тяжело дышала домна, изрыгая сизо-оранжевый дым. Идущие мимо нее люди, мрачные, усталые, с любопытством поглядывали на нее, незнакомую барышню.

Веру тревожило одно: как она будет искать пути к этим людям? Чувствовала, что это будет очень нелегко. Страшила неизвестность. Сумеет ли она осуществить задуманное?

«Я должна сделать все, что смогу», — говорила себе Вера.

И вот наступили ее трудовые будни.

По утрам — школа, жадные глаза детей, ловившие каждое ее слово, а вечерами ходила по домам родителей, посещала посиделки, слушала старинные песни, которые раскрывали прекрасный душевный мир заводских людей. И часто, вернувшись домой с посиделок, она подолгу думала о том, как мало до этого знала она рабочих, как многому еще нужно ей учиться у них.

Ее изумляло, что рабочие, не державшие в руках букваря, так хорошо чувствовали красоту родного слова, и что держались многие из них с таким достоинством, будто они хозяева завода и земли, а не эти наследники Твердышевы — изможденные два юнца, умирающие за грехи отцов и грехи свои.

Веру захватывала сила сказов о старине: слушая их, она переносилась в поэтический мир первооткрывателей Урала, во времена Пугачева и Салавата Юлаева.

По ночам она писала в Петербург письма, и свет керосиновой лампы светил для нее ярче электрических огней столицы. Слова лились на бумагу из самого сердца:

«Прошло уже далеко больше чем полгода, как я живу в Симе. Милая Наденька, но ты все еще, наверное, вздыхаешь по поводу моего отъезда и ждешь моего раскаяния. По-прежнему называешь меня сумасбродкой и фантазеркой. И если это так, то как глубоко, родная, ты ошибаешься. Здесь передо мной открылся совершенно новый мир. Тут все удивляет и восхищает. Красота горных хребтов, покрытых дремучими лесами, вечерние зори над заводом, застывшие реки, сквозь лед которых видно дно. А люди! Какие люди! Веками у них выкристаллизовывались характеры — это у бывших беглых, пригнанных насильно на Урал, и даже у разбойников. Закалялся характер у них в горне схваток с демидовскими порядками и вельможами-заводчиками пугачевских времен. Это тебе, Наденька, не офицерик-гвардеец Кока, причем гвардеец по наследству, единственно умеющий превосходно играть на чувствах влюбленных девиц. В этом он неповторим. Не Пьер, только не обижайся за мое неуважение к нему, к этому надушенному красавцу с талией парижской гризетки. Правда, и здесь есть подобные Пьеру из местной знати, только еще в более худшем понимании. Неотразимые кавалеры с манерами лакеев из домов полусветских львиц — это сынки местных воротил, отцы которых нажили капиталы, по образному определению здешнего народа, тем, что «из чужих щей куски хватали да на большой дороге разбоем промышляли»...

Но как эти местные красавчики ничтожны по сравнению с теми, кто трудится на заводе. С мужественными и очень сильными духом и человеческой красотой людьми. А какие здесь скрещиваются характеры и сильные чувства. Вот совсем недавно на той улице, где я живу, произошел такой случай. Она и он. С юности они любили друг друга. Но его женили насильно на другой, нелюбимой, а ее просто продали за красоту местному богачу-старику. Обычная история. Любовь же между ними не умерла, хотя теперь уже у обоих большие дети. И вот на днях муж этой женщины, увидав в церкви, что она ласково и дольше,

чем положено, взглянула на любимого, придя домой, так нещадно бил несчастную, что соседи вынуждены были вмешаться и кое-как вырвали у этого изверга жену. Рассказывают, что всю жизнь он оскорблял ее самым страшным — равнодушием. Раз купил, значит все...

Да, милая Надюша! Бывают в жизни у людей пути, но бывают и перепутки. Очень страшно оказаться на перепутке — любой ветер унесет. И все же я в восторге от той женщины — так любить!..»

А время шло.

И вот для Веры наступил день проверки ее революционной выдержки.

Управляющий заводом Умов давал традиционный бал. Была приглашена вся симская знать и местная интеллигенция. Приехали гости из Уфы. В большом управительском доме гремела музыка, столы ломились от яств и вин. За статной красавицей — новой учительницей Верой Никитичной Кувайцевой — увивалась молодежь. Некоторые из нахальных откровенно допытывались: дескать, вы, такая богиня, и вдруг решились променять петербургский свет на симскую глушь.

Кто-то пустил слух, что она явилась сюда поймать выгодного жениха из миллионщиков, а пухленькая дамочка — гостья из Миасса — шептала на ушко умовской жене, что у этой красавицы-учительши в Петербурге был неудачный роман. «Говорят, была даже из-за нее стрельба. Ее любовника — на Кавказ или в Семиречье, а она уехала сюда забыться».

Косые взгляды дам волновали Веру, но она понимала, что уйти с бала нельзя.

В разгар танцев к ней подошел жандармский офицер и пригласил на вальс. Вера подала ему руку. Танцуя, офицер неожиданно спросил:

— Я слыхал, что вы любите бывать в рабочих семьях, что увлекаетесь их песнями и сказками?

Вера ответила, рассмеявшись:

— Вас тоже интересуют песни?..

Офицер прервал ее:

— Будьте осторожны, ради бога вас прошу. Ведь от этих варваров можно ожидать чего угодно.

Вера, кокетливо наклонила голову, сказала нараспев:

— Ну, что вы! Раз вы наш покой охраняете, то за свою жизнь я спокойна.

Офицер заулыбался.

И не догадывался офицерик, что Вера искала с теми «варварами» встречи. Она уже имела сведения, что в заводе, помимо врача Кибардина и учительницы Хорткевич, типичных интеллигентов-просветителей, действуют настоящие революционеры. Она понимала, что к ней приглядываются, что ей пока не доверяют. И в первую очередь, конечно, организатор марксисткого кружка — конторщик из рабочих, связанный с уфимской организацией РСДРП, Михаил Гузаков. Он знал, что Вера, бывая у рабочих, не только интересуется пословицами и побасенками.

«Кого-то она ищет... Но кого?» — думал Гузаков про нее.

Прошел великий пост. Все кругом зацвело-позеленело. Проснулся Сим и зашумел на перекатах. По вечерам кружил головы аромат лесов.

Тогда-то и нашла Вера то, чего искала.

В Симе была организована большевиками первая маевка. На Лысой горе в один из весенних дней вспыхнул алым пламенем красный флаг.

Была на маевке и Вера. Затаив дыхание, она слушала Михаила Гузакова, не могла отвести глаза от этого человека.

Был он молод, очень красив и мужествен. Одетый в праздничную ярко-кумачовую рубаху и черные брюки навыпуск, казался ростом выше.

Михаил Гузаков говорил народу о том, что несправедливо устроен мир, что одни живут за счет других и что изменять его не речами одними надо. Из красивых речей, дескать, щей не сварить. Нужна вооруженная борьба, а власть своя — рабочая.

Вера смотрела на Михаила, и ей казалось, что во всем облике его воплотилась великая сила непокоренных и смелых людей Урала. Это был человек широкой души, высоких помыслов, отважный и умный, дерзкий и осторожный. Удивлялась Вера: откуда у него все это? Ведь по-настоящему нигде не учился и не бывал, а как говорил — верно-верно. Толпа боялась пропустить хоть бы одно его слово.