Клоака
Шрифт:
Я не могу сказать, что Донна совершенно не касались темные дела твидовского окружения. Но они не слишком занимали его и во времена безраздельной власти Твида. Все в городе только и говорили, что о конце всевластия ненасытного губернатора. Донн лично должен был быть очень доволен таким оборотом дела — ведь он всю жизнь провел в условиях профессионального рабства, в услужении у мерзкой системы, — и вот она начала крошиться и распадаться. Он не показывал своего торжества — это было не в его натуре, в создавшихся условиях он не стал думать и заботиться о себе. Единственное, что я заметил, — это интенсивную работу мысли в то время, когда он читал разоблачительный материал, который я дал ему, прежде чем с неохотой вернул владельцу. Прочтя все, за обедом, Донн сказал одну весьма примечательную вещь. Его удивили не размеры присвоенных сумм, а то, что всякому воровству придумывали подходящее и приличное название, прикрываясь которым, незаконной сделке придавали совершенно
— Например? — задал я совершенно неуместный вопрос.
— Вот, например, недавно открытый приют для детей-сирот — Дом маленьких бродяг — расположен на Девяносто третьей улице, у реки. Однако в бухгалтерских отчетах деньги, уплаченные за заключение сделки, не проходят.
Мне тогда подумалось, что это мелочь на фоне разыгравшегося колоссального скандала. К тому же мое собственное несчастье с публикацией разоблачений не давало мне покоя. Но Донн отличатся высоким ростом и необыкновенной способностью видеть дальше, чем обычные люди. Через пару дней он откопал документы об аренде помещения и образовании учреждения. Все эти сведения он нашел в Регистрационной палате. Дом маленьких бродяг оказался анонимным приютом, который должен был проводить в жизнь последние достижения педагогической науки. Мистер Твид, мэр и мистер Конноли были членами попечительского совета. Директором значился Юстас Симмонс. Врачом в учреждении работал доктор медицины Вреде Сарториус.
Глава восемнадцатая
В те времена местность к северу от Семьдесят второй улицы не являлась уже сельской, но не стала еще и городом. Больших домов было мало, и стояли они редко. Старые дома сносились целыми кварталами, места под новую застройку выравнивались в линию по прямой, но новых домов почти не строили. Там и сям можно было видеть лишь короткие шеренги недавних построек. Потом следовал прогал и снова ряд домов с гранитными подъездами. Дома стояли пустыми и не заселялись. Улицы, вымощенные булыжником, упирались прямо в пастбища, кругом виднелись окруженные лесами строящиеся здания, сквозь окна которых просвечивало небо. Стильные постройки близко соседствовали с хибарками, рядом с которыми мирно рылись в грязи свиньи. Всюду, куда ни кинь взгляд, громоздились груды кирпичей и штабеля пиломатериалов, заботливо прикрытие брезентом, развевавшимся на ветру, поблизости от паровых подъемных кранов, поставленных прямо посреди полевой травы. Как ни странно, рабочих было не видно, словно город здесь строился сам по себе.
Немощеная дорога полого спускалась к реке от Парк-авеню и Девяносто третьей улицы. Здесь во множестве произрастали деревья и одичавшие тыквы, усеявшие зеленую траву. Шум города почти не достигал этой окраины и казался отсюда чем-то не вполне реальным. Донн и его люди остановились в тени плакучих ив на полдороге между Первой и Второй авеню. Все очень напоминало пикник — расстегнутые рубашки, фляги с водой и коробки с ленчем. Мусор полицейские бросали в большой картонный ящик, поставленный у подножия дерева. Со стороны реки людей не было видно. Основная часть дороги находилась ниже, а подъем, с которого можно было бы их увидеть, загораживала стена Дома маленьких бродяг.
У ворот красовался полицейский пост.
— Такие посты, — пояснил Донн, — ставят около дипломатических миссий. Еще одна такая будка стоит возле дворца мистера Вандербильда и еще одна около Таммани-Холл [8] . Должно быть, здесь живут очень высокопоставленные детки.
Из всего личного состава муниципальной полиции Донн сумел набрать двенадцать или тринадцать преданных ему людей. Еще один отряд укрывался в наблюдательном пункте на Девяносто четвертой улице, в квартале к северу от интересовавшего нас здания на Первой авеню. Третий отряд расположился в одном квартале к югу от этого места.
8
Tammany Hall — штаб демократической партии в Нью-Йорке. — Прим. ред.
Я совершенно не понимал, что, собственно говоря, они там делают. Полицейские были заняты только тем, что рассматривали приют в бинокли. Этим их наблюдение исчерпывалось. Я присоединился к группе капитана Донна на второй день их вахты. В пыли купались птички, порхавшие взад и вперед из леса в кусты и обратно. Над рекой временами пролетали на юг стаи диких гусей. Неужели я приперся сюда, в такую даль, чтобы полюбоваться на пикник любителей-орнитологов? Должно быть, я высказал Донну подобную претензию, касающуюся их бездействия.
— А кого мы должны арестовать? — парировал он.
— Любого, кто находится в здании.
— Значит, я должен вломиться туда без ордера?
— А вы надеетесь получить ордер от подкупленных ими прокуроров?
— Сначала надо сформулировать обвинение…
— Какая разница? Вы же понимаете, что творится за этими стенами. Чтобы оградить людей… этих надо взять под стражу.
— Так мы в конце концов и поступим, — спокойно заверил Донн.
Он протянул мне бинокль. Постройка отличалась великолепием и пышностью. Это было выстроенное в романском стиле сооружение из красного кирпича, украшенное угловыми башенками с бойницами. Дом был красиво отделан гранитными плитами. Цокольный этаж скрывала высокая кирпичная стена. Вход закрывали тяжелые, окованные железом, массивные ворота, казавшиеся незыблемыми. Постройка придавала солидность обитателям, кто бы они ни были. Замок казался форпостом нашей передовой цивилизации, напоминая по стилю все те учреждения, которые обычно располагаются на окраинах, — дома для престарелых, богадельни, убежища для падших женщин, интернаты для глухонемых.
За Домом маленьких бродяг река на своем пути к заливу делала резкий поворот к югу. Пенящаяся поверхность стремнины была покрыта сверкающими на солнце серебряными брызгами. Возможно, во мне говорило отчаяние никому не нужного в этой ситуации человека, но в тот момент я, житель искусственных аллей, городских тупиков и дешевых подвальчиков, репортер, с презрением относящийся к сказке о Диком Западе и сочиняющий вместо этого сказку о мостовых, загаженных лошадиным навозом, о грязных, зачумленных городских птицах, парень, чьи уши услаждали, как музыка, крики старьевщиков, человек, для которого вся природа исчерпывалась котом, открывающим покалеченной лапой мусорный бак в поисках пищи — этот самый человек в ту минуту страстно желал только одного: чтобы с острова Манхэттен по мановению волшебной палочки исчезли все дома. Мысленно я представлял себе, как первые голландские моряки, высадившиеся в этих местах и пришедшие в ужас от смрадного комариного болота, грузились в шлюпки и бежали на свои корабли, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.
Было около четырех часов пополудни, когда Донн велел своим людям приготовиться и быть настороже. Я поднял к глазам бинокль: ворота приюта были широко распахнуты. Из них на улицу выехал запряженный парой лошадей белый омнибус муниципальной транспортной компании. Один из людей Донна бросился отвязывать пароконный экипаж, спрятанный неподалеку за деревьями. Потом мы мчались в полицейском фургоне по дороге, и Донн, высунувшись наружу, кричал:
— Не останавливайте их, не останавливайте их!
Я не мог понять, что случилось, пока мы не догнали омнибус и преследовавший его экипаж. На дороге шла настоящая схватка. Подчиненные Донна перехватили омнибус на углу Первой авеню и Девяносто четвертой улицы, удерживая за вожжи хрипящих и громко ржущих лошадей. Возница, лежа на животе, охаживал кнутом и лошадей, и попадавших под кнут полицейских.
Возможно ли обратить вспять жестокое и внезапное побоище? Я помню звуки, которые издавали испуганные лошади, — они кричали от страха и боли, как люди. Они пытались убежать от жгучих ударов беспощадного кнута, но сильные руки тянули их обратно. Мы все вмешались в потасовку. Один из людей Донна упал на землю и пытался откатиться в сторону, чтобы не быть раздавленным копытами. Один из полицейских попытался ссадить возницу, но, получив сильный удар ногой, грохнулся спиной о землю. Вы должны принять во внимание, что в те времена полицейские обычно не носили с собой пистолеты или винтовки. Ими пользовались только в случаях массовых беспорядков. На вооружении полицейских находились только дубинки, их-то и пустили в ход против ног возницы. Но очень уж он был здоров и силен — этот человек в черной одежде, грубых башмаках и мягкой фетровой шляпе. Она слетела с его головы, обнажив мощный бритый череп. Под ногами людей и лошадей густо клубилась пыль. Стоял теплый солнечный прозрачный день, но на месте драки висел густой непроницаемый туман. Эту схватку стоило бы изобразить на холсте: живописное место — впереди Гудзон, позади гора Кэтскилл. В окнах омнибуса то появлялись, то исчезали лица с открытыми ртами. Поначалу это не произвело на меня особого впечатления, пока я не связал с этими лицами истошные крики, несущиеся из него. Полиция остановила их омнибус — и вот вам результат — рукопашная схватка. Как, однако, все это странно. Сколько таких драк на улицах я перевидал за свою репортерскую жизнь. Я всегда умел отстраниться от насилия, смотреть на него как бы со стороны, хотя мне так и не удалось понять его природу. Так было и на этот раз. Я не мог понять, что я делаю в этой драке, а ведь я оказался в самой ее гуще. Тем не менее я могу рассказать вам только о том, что там видел, а не о том, что там делал, хотя и тешу себя мыслью, что в какой-то степени был полезен полицейским. Конечно, я сразу понял, что это тот самый омнибус, который Мартин Пембертон видел во время снежной бури у водохранилища и во время дождя на Бродвее. Омнибус представлял собой солидное изделие, хотя и изрядно потрепанное и поцарапанное за многие годы безупречной службы на улицах Нью-Йорка. Словом, это был обычный, видавший виды муниципальный экипаж.