Клод Моне

де Декер Мишель

Устав от бесконечных неудач, он якобы решил утопиться. Если это случилось в Глотоне, что с учетом даты выглядит достоверно, то Моне должен был броситься не в Сену, а в один из двух ее рукавов, на которые река разделяется в этом месте своей излучины. Действительно ли он рисковал жизнью? Это осталось неизвестным, поскольку свидетелей события не нашлось. Единственное, что можно сказать наверняка, так это то, что утопиться Моне было не так-то просто — ведь он вырос в Гавре и плавал как рыба. Косвенным доказательством тому служит история, произошедшая буквально за несколько дней до того в том же самом месте, на реке близ Бенкура. Моне возвращался в лодке домой после работы на пленэре. Вместе с ним находился Ренуар. Крайне недовольный плодами своих трудов, он внезапно впал в ярость, укрощать которую он так

и не научится, и… прыгнул за борт. Освежившись в прохладной воде, он, впрочем, быстро успокоился и снова забрался в лодку. Комментаторы, причисляющие Моне к самым «проклятым» из всех художников, пытаются и здесь углядеть попытку самоубийства. Нам это представляется совершенно невозможным. Во-первых, вряд ли он в тот день — как и в другие дни той поры — чувствовал себя настолько отяжелевшим от плотной еды, чтобы легко пойти ко дну. Во-вторых, дело было в июне, а в это время вода в Сене редко бывает холодней 20 градусов. Поэтому, читая постскриптум его письма к Базилю, в котором он пишет: «Вчера я был в таком смятении, что чуть было не свалял дурака и не бросился в реку…», можно предположить, что за этими строками стоял очередной призыв о помощи, только еще более настоятельный, чем обычно, и даже своего рода шантаж. Он стремился заставить друга, которому по вполне понятным причинам хотелось хоть немножко отдохнуть от вечных денежных проблем приятеля, испытать чувство вины. Кстати сказать, Базиль тянул с ответом на это письмо несколько недель, заслужив в своей адрес новые суровые упреки. «У вас-то денег хватает!» Или: «Решительно, вас нисколько не трогает мое положение. Мы дохнем от голода, говорю я вам, а вы совершенно не торопитесь с отправкой мне моих пятидесяти франков».

Летом Моне перебрался на нормандское побережье. В Гавре богатейший тамошний торговец г-н Годибер заказал ему серию из трех семейных портретов: жены Маргариты, маленького сына Луи и, разумеется, свой собственный. Подобная работа отнюдь не вызывала у Моне восторга, но он согласился — будет на что кормить Камиллу с Жаном, которые поселились в маленькой гостинице в Фекане. Родственники художника по-прежнему и слышать ничего не желали об этой «нечестивице», которая «с таким вызывающим видом ходит по улице, что любому ясно — она не светская женщина!».

Одновременно Моне воспользовался своим пребыванием в Гавре, чтобы принять участие в Международной морской выставке. Он оказался здесь в весьма недурной компании — его полотна соседствовали с картинами Коро, Курбе, Воллона и его старого друга Будена. Увы, продать ничего не удалось. «Мне вручили серебряную медаль стоимостью 15 франков, — жаловался он одному из почитателей, — и поместили хвалебные статьи в местных листках, но, согласитесь, все это малопитательно!»

В серых мрачных небесах над его головой лишь однажды мелькнул просвет. Он узнал, что писатель, искусствовед и почетный администратор театра «Комеди Франсез» Арсен Усэй приобрел его «Камиллу, даму в зеленом». На него сразу свалилось 800 франков. На эти деньги он смог устроиться в Этрета, где нашел для Камиллы и малыша Жана, которому пошел второй год, скромное жилье. Тем временем торговец Годибер, склонный к меценатству, выкупил его картины, арестованные судебным исполнителем сразу по закрытии Морской выставки.

Таким образом, Моне удалось провести в Этрета несколько по-настоящему счастливых дней. Своей радостью он немедленно поделился с Базилем, который, должно быть, немало удивился, в кои-то веки получив от него письмо, не содержавшее ни упреков, ни мольбы о помощи. «Дорогой друг, я очень доволен, очень рад. Чувствую себя как сыр в масле, потому что окружен всем, что люблю… А по вечерам, возвращаясь в свой скромный домишко, нахожу в нем пылающий очаг и свое милое семейство. Видели бы вы сейчас своего крестника [15] — это просто прелесть! И до чего же восхитительно наблюдать, как это существо понемножку растет!

15

Жан Моне был крещен 2 апреля 1868 года в церкви Сент-Мари-де-Батиньоль. В роли крестного отца выступил Фредерик Базиль. См.: Вильденштейн Д.Указ. соч.

Я счастлив, что он у меня есть, и собираюсь писать его для Салона…»

Рождество встретили в городе «старых камней», где уже находился Курбе, отчаянно пытавшийся запечатлеть после бури движение тех самых «Волн», которыми сегодня восхищаются посетители Лувра. А Моне снова искал свет. В январе 1869 года до Этрета дошли сведения о торжественном приеме, который японский микадо устроил для зарубежных послов в честь того, что Япония открыла свои двери для французской торговли. Пройдет еще немного времени, и между этой страной и Клодом Моне завяжется бурный роман, в котором, впрочем, будет немало сходства с браком по расчету.

Одним словом, все шло замечательно — вплоть до того дня, когда тетушка Лекадр вызвала к себе племянника и, гневно стуча по полу своей палкой, объявила ему:

— Ты даже не скрываешь своей связи с этой потаскухой, да еще осмелился притащить ее в Гавр! Так вот, покуда она с тобой, от меня ты не получишь ни гроша!

Но на сей раз Моне и в голову не пришло с бравадой ответить: «Обойдусь!»

И меценат Годибер в ответ на просьбу о помощи ответил отказом.

— Поверьте, мне очень жаль, — говорил он, — но вы же понимаете: я не могу вложить все свое состояние в вашу живопись!

Прекрасная пора иллюзий миновала безвозвратно.

От Базиля мы знаем, что ближе к концу зимы Моне вернулся в Париж — «изголодавшийся и в полном унынии». Неудивительно, что ему снова пришлось предложить другу свое гостеприимство. «Это не слишком весело, — отзывался он, — но должен же мой крестник что-то есть».

Черная полоса и не думала заканчиваться. Моне представил на Салон два полотна — оба были отвергнуты жюри. В Нормандии на него глядели косо, но, выходит, и в Париже ему нет места. Что делать, куда идти? И он вспомнил о Буживале, том самом, где не так давно писал льдины на Сене. «Буживаль не так красив, как соседний с ним Шату, — отмечает Ардуэн-Дюмазе [16] , — но благодаря нескольким старым домам и образующим амфитеатр крышам он выглядит достаточно живописно, хотя совсем не похож на роскошный загородный курорт. Особую красоту Буживалю придают благородство линий и разнообразие цветовых оттенков…»

16

Voyage en France. La Seine de Paris a la mer. Berger-Levrault, 1907.

Итак, старый дом и разнообразие цветовых оттенков — именно это «богатство» выпало на долю Клоду, Камилле и крошке Жану, которые почти на год стали лагерем в Бужи-вале. Мы не случайно говорим «лагерем», потому что нужда и лишения в их маленьком семействе достигли в эту пору пика. Летом 1869 года Моне и его близкие жили так скудно, как никогда прежде. Если бы не Ренуар, регулярно навещавший друга, с которым вместе ходил на этюды, и привозивший хлеб, а иногда и кое-что более существенное, как, например, тушеного кролика и бутылку терпкого вина, семья голодала бы в буквальном смысле слова. Зато с разнообразием красок и оттенков все действительно обстояло наилучшим образом, особенно на заросшем деревьями островке Круасси, где находился «Лягушатник».

«Лягушатником» назывался кабачок, стоявший возле самой воды и представлявший собой нечто вроде плота под просмоленной крышей. Летом он пользовался большой популярностью среди владельцев лодок и их подружек, в основном девиц легкого поведения, распространявших вокруг себя ароматы дешевых духов. «От этого места, — позже напишет Мопассан в „Жене Поля“, — несет глупостью и разит мошенничеством и ярмарочной галантностью. Здесь плавают ароматы любви; здесь дерутся, чтобы услышать да или нет».

Моне тоже сражался — только с причудливой игрой света на речной глади. Ежеминутно меняющийся пейзаж, весь состоящий из дрожи и трепета, весь — ускользающее впечатление, вот что он писал в те дни.

У Моне и Мопассана было нечто, их объединяющее. Это нечто — река. «На протяжении десяти лет моей великой, моей единственной, моей всепоглощающей страстью оставалась Сена, — пишет Мопассан, известный всему Буживалю любитель лодочных прогулок. — О, прекрасная, спокойная, изменчивая и вонючая река, полная чудес и нечистот!»