Клодина замужем
Шрифт:
Рези с торжествующим видом следит за моим бегающим взглядом. Наконец я справляюсь с волнением и твёрдо смотрю ей прямо в лицо; теперь смущается она, её ресницы трепещут, словно осиные крылышки… Её внезапно поголубевшие глаза начинают бешено вращаться, она сама просит: «Довольно… спасибо…» – и смущается не меньше моего.
«Спасибо…» Стоило Рези выдохнуть это слово, вобравшее в себя и сладострастие, и ребячество, и я сдаюсь скорее, чем после самой смелой ласки.
– Девочка моя, почему так поздно? И в такой вечер, когда мы можем наконец поужинать вдвоём!.. Иди скорее, ты и так хороша, не
11
Пармезан – сорт сыра.
– Да…
Я слушаю и не понимаю ни слова. Моя шляпа осталась у Рено в руках; я ерошу волосы на своей разгорячённой голове и падаю на кожаный стул против мужа; свет в столовой неяркий, приглушённый.
– Будешь суп? (Я морщу нос.) Придётся тебе меня подождать. Рассказывай, откуда ты, почему похожа на лунатика, а на лице одни глаза? Ты, верно, только что от Рези, а?
– Да…
– Согласись, Клодина, что я не самый ревнивый муж.
Увы, недостаточно ревнивый! Так следовало бы мне ответить, я же возражаю только в мыслях. Он придвигает ко мне загорелое лицо, будто перечёркнутое светлыми усами; его женственная улыбка проникнута отеческой влюблённостью, и я не смею…
Желая занять чем-нибудь руки, я крошу золотистый хлеб и подношу ко рту, как вдруг моя рука дрогнула: я вдыхаю стойкий запах, впитавшийся в кожу, и бледнею.
– Ты не заболела, девочка моя? – обеспокоенно спрашивает Рено, откладывая салфетку…
– Нет-нет, просто устала. Очень хочется пить…
Он звонит и просит подать моего любимого шипучего вина, асти-муската: когда я его пью, не могу сдержать улыбку. На сей раз я пьянею раньше, чем выпиваю вина.
Да! Да! Я была у Рези! Я хочу крикнуть, с хрустом потянуться всем телом, откинувшись назад.
Я пошла к ней, как обычно, в пять. Она никогда не назначает мне встречи, но непременно ждёт к этому часу, и я ничего не обещаю, но обязательно прихожу в это время.
Я иду к ней быстрым шагом. Отмечаю про себя, что дни становятся всё длиннее, весенние дожди поливают тротуары, а нарциссы из Ниццы, наваленные на тележки, наполняют сырой воздух волнующе-вызывающим весенним ароматом. Во время этого недолгого пути я теперь слежу за сменой времени года, как когда-то ревниво поджидала появление первого клейкого листочка в лесу, первого дикого анемона – тёплого бутона с сиреневыми разводами, ивовых почек– пушистых хвостиков с медовым ароматом. Вольная птаха! Теперь тебя держат в клетке, да и сама ты держишься за неё. Сегодня, как и всегда. Рези ждёт меня в своей бело-зелёной спальне с матово-белой кроватью и большими креслами в стиле Людовика XV позднего периода, обитыми орехового цвета шёлком с бантиками и большими белыми букетами. В зеленоватом свете спальни лицо и волосы моей подруги излучают сияние.
Однако сегодня…
– Как у вас темно. Рези! И в передней света нет! Скажите что-нибудь: я вас не вижу!
Раздаётся её недовольный голос, он доносится из глубокого кресла – сомнительного сидения: слишком широкого для одного и тесноватого для двоих:
– Да, это забавно. Неполадки с электричеством. Обещали поменять только к завтрашнему утру. Здесь, естественно, нет ничего такого, чем можно было бы заменить… Горничная предлагала расставить свечи в мои флаконы!..
– Что ж, мысль недурна!
– Благодарю… Вы всегда готовы заключить против меня союз с моей злой судьбой… Свечи! Надеюсь, не церковные? Или, может, мне завернуться в саван? Вместо того, чтобы меня утешить, вы смеётесь: я же слышу, как вы там веселитесь втихоря! Садитесь со мной в кресло, дорогая Клодина…
Я без малейшего колебания забираюсь в большое кресло. Обвив руками её талию, я чувствую сквозь складки платья её тепло, аромат её духов ударяет мне в голову…
– Рези, вы похожи на цветок белого табака, который ждёт ночи, чтобы испустить благоухание… С наступлением темноты все вдыхают только его запах; он затмевает даже розы…
– Неужели я в самом деле благоухаю лишь ночью?
Она опускает голову мне на плечо. Она горячая и живая, и я поддерживаю её, словно пойманную куропатку…
– Ваш муж опять появится из темноты, как англо-индийский сатана? – спрашиваю я приглушённым голосом.
– Нет, – вздыхает она. – Он сопровождает соотечественников.
– Индусов?
– Англичан.
Ни она, ни я не думаем, что говорим. На нас опускается ночь. Я не в силах расцепить руки, да и не хочу этого.
– Клодина! Я люблю вас…
– Зачем об этом говорить?
– Почему бы не сказать? Ради вас я оставила всё, даже флирты – единственное моё утешение и спасение от скуки. Я в вашей власти, я совершенно безобидна и болезненно робка при мысли, что могу быть вам неприятна.
– Болезненно робка, о! Рези…
– Это именно то слово. Вы же знаете, что любовь и желание – болезни неизлечимые: они приносят страдания.
(Да, знаю… Насколько хорошо я это знаю? В эту самую минуту я как раз с упоением слушаю в себе эту боль.)
Неуловимым движением она повернулась ещё больше, прильнув ко мне всем телом. Я почти не почувствовала, как она передвинулась, мне показалось, что она просто вращается внутри своего платья.
– Рези, не говорите ничего. У меня такое ощущение, будто я связана по рукам и ногам, и мне так хорошо! Не заставляйте меня вставать… Представьте себе, что сейчас ночь, мы путешествуем… Ветер ерошит волосы… Наклонитесь: эта низкая ветка может хлестнуть вас по лицу!… Прижмитесь ко мне, осторожно! В колее вода, из-под колёс летит грязь…
Она потворствует моей игре, послушно исполняя все мои капризы. Её откинутая голова покоится у меня на плече, а рассыпавшиеся волосы щекочут мне лицо, будто листва, порождённая моим беспокойным воображением в поисках развлечений…
– Я путешествую, – бормочет она.
– Скоро мы приедем?
Она нервно сжимает мою свободную руку.
– Да, Клодина, скоро будем у цели.
– Куда мы едем?
– Наклонитесь поближе, я шепну вам на ушко.
Я наивно исполняю её приказание. И наталкиваюсь на её губы. Я долго слушаю, как она шепчет, почти касаясь моих губ… Она не обманула: скоро мы будем у цели… Моя торопливость не уступает её торопливости, потом обгоняет её и подчиняет себе. Опамятовавшись, я отстраняю ласкающие руки Рези – она всё понимает, пугается и после недолгого сопротивления замирает, уронив руки…