Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Ежели бы только с хутора! Не зря ведь говорят: не дом покупай, а соседа!
На следующий день, с самого утра, на Маслов Став начала съезжаться казацкая старшина. Лошади были густо покрыты изморозью, от нее белели смушковые шапки, усы и ресницы казаков, только щеки горели огнем да сверкали глаза, словно льдинки при луне.
Всадники останавливались возле усадьбы Каленика. Старшина, отряхнув снег, шла в дом, а казаки грелись во дворе, кто как умел. Скоро в комнату набилось полно людей. Дивчата смотрели на них из
— Этого я знаю, — сказала Ярина, когда в комнату ступил казак с большими умными глазами на овальном лице. Он шел не спеша, здоровался степенно, говорил рассудительно. — Это войсковой писарь, пан Хмельницкий. И второго знаю. То есаул Джалалий Филон. Он когда-то приезжал к отцу.
Красивого, стройного казака старшина встретила возгласами:
— Здоров будь, пан Богун!.. Это ты угостил пана Щенковского?
— Выдумки!..
— Что-то обленилась твоя сабля!
— Видно, по тебе скучает, пане Пешта!
— Что так? Неужто ляхи тебе по сердцу пришлись?
— Чья бы корова мычала, а чья бы молчала.
Есаул Пешта удивленно поднял выщипанные брови, но губы невольно скривились в виноватую улыбку.
— Ласковое теля...
— Смотри, смотри! — вскрикнула Яринка. — Кто это?
В комнату, низко пригнувшись, вошел еще один старшина в черной кирее [Кирея – бурка с капюшоном]. Выпрямившись, он едва не достал головой потолка. Покрытое рубцами лицо, горбатый нос, выступающий подбородок, острый взгляд из-под насупленных бровей и длинные усы над подвижным ртом делали его похожим на ястреба.
— Челом вам, панове!
— Челом, пане Максим! Челом!.. — раздавалось со всех сторон. — А говорили, ты на Сечь подался.
— На Сечи тоже стали вроде нас.
— Ишь ты, неужели все такие тихие? — спросил Пешта.
— Некогда им сердцу волю давать — в паны лезут.
— Вот чертяка!.. Да разве пан что — у бога теля съел?
— Ежели б одного, а то двух сразу, да еще кричит — мало!
Лицо Максима от тепла раскраснелось, а глаза горели, как дубовые угли. Старшина смотрела на него с уважением. Он, должно быть, услышал шорох в клетушке и посмотрел на дверь. Ярина на какое-то мгновение встретилась с ним взглядом и почувствовала, как горячая волна обожгла все ее тело. Стало и страшно почему-то и томно.
— Ты его знаешь, Текля?
Текля отрицательно покачала головой.
— Не знаю. Он глазами будто говорит. Ой, даже страшно!
Под мисником [Мисник – настенный шкаф или полка для посуды] у порога сидели двое. Их обоих Текля знала: костлявый, длиннолицый, с хриплым голосом был богатый казак из Корсуня — Захарко Драч, а лысый, одутловатый, с сонными глазами — белоцерковский есаул Макитра. Он был хорошо известен далеко вокруг, так как если сам не судился с казаками из-за земли, то его судили за насильничества. Увидев Максима, есаул наклонился к Драчу и тихонько сказал:
— Тебе тоже говорили, пане Захарко?
— О чем?
— Чтобы после собраться...
— Слышал. Только было успокоилось немного... и опять голову подставлять? Пусть бы еще нас касалось. Это все Кривонос баламутит!
— Ох, добираются и до нас. Хоть ты и уроджоный [Уроджоный – родившийся благородным, родовитый], а раз не римокатолик, так уже и с хамами тебя можно равнять...
— Да нет, это больше пугают. Мы ведь не раз доказали верность короне.
— Вот услышишь у пруда.
— Побей вас сила божья, дышать нечем, — крикнул Богун, — надымили! Вот там, вижу, скачет кто-то от урочища, выходите!
Старшина начала выходить во двор. Последним поднялся есаул Макитра, а за ним уже шел хозяин дома, чтобы закрыть дверь.
— Хорошие у тебя меха, хлоп! — сказал есаул, обводя комнату сонными глазами.
— Двух бобров и одну лису закапканил, — отвечал Добрыдень.
— Так положи их мне в сани.
— Что вы, пане есаул...
— Не дотянешься? Сейчас гайдука пришлю.
— Может, пан возьмет заячьи, а эти у меня дочери на приданое.
— Моя дочь тоже любит меха. Давай, давай!.. — И бросил вдогонку Драчу: — Жена моя столько разного добра припасла — на троих бы хватило, но приказала не возвращаться без меха. Когда еще та свадьба будет...
Во дворе уже было полно казаков. По улице тянулся обоз с артиллерией, с ядрами и котлами. Над лошадьми облаком поднимался пар, снег под ногами звонко скрипел, а прозрачный воздух сверкал искристыми снежинками. Старый казак в плохонькой кирее набрал полную горсть рассыпчатого снега и стал тереть им уши.
— Говорил, «не противься, человече», когда Ярема Вишневецкий хотел обкорнать тебе уши, вот и не было бы теперь с ними мороки, — крикнул всадник, останавливая коня. — Челом, пане Покута!
Казак посмотрел на всадника потускневшими глазами и прошамкал беззубым ртом:
— Челом, пане сотник! Так что ж, паны-ляхи хотят нас прикончить?..
— Вот вам и привилей [Привилей - привилегии]. Сам король давал обещание! Да обманул!
— Сказал пан: «кожух дам...»
— А тебе, Покута, кожух не повредил бы... А церемония, слышь, тут будет или где?
— Рейтары [Рейтары – конные наёмные немецкие войска], видал, поскакали в долину.
— Ишь, дьявольское семя, а я-то думал, что под Голтвой под корень их всех вырубили!
Казаки все прибывали, и гомон стоял уже как на ярмарке. Наконец прискакал всадник с белым султаном на шапке. Казаки снова сели на коней и на рысях спустились в долину. Следом потянулся обоз, наполняя морозный воздух визгом полозьев.