Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Вперив глаза в огонь, сидел Верига перед мечетом и придумывал кары на головы панов. Он лучше на аркане погибнет, чем из казака-запорожца обратится в хлопа. Он здесь и род свой сохранит от надругательства. После Люблинской унии [Уния – насильственное объединение православной и римо-католической церкви под властью папы римского] польская шляхта считала Украину той же Польшей и всюду, где ступала ее нога, вводила права и обычаи польские. Конституции генеральных сеймов и сенатские постановления только к одному и вели — к уничтожению вольностей украинского народа.
«Поганый шляхтишка и тот казака, даже и
Жена Вериги, когда ее стали выбрасывать на улицу, не подчинилась дозорцам. Долго били ее гайдуки, а она все кричала: «Отольются панам наши слезы!» Через три дня она умерла, а Яринку забрала Христя, сестра Вериги.
Одинокой была землянка Вериги лишь в первый год, а на второе лето рядом поселились два соседа. Мусий Шпичка, щуплый, но сердитый казак, бежал сюда после неудачного восстания посполитых на Волыни. Высокому, стриженному под горшок Гаврилу пришлось уйти от крепостной кабалы, введенной воеводой брацлавским на землях, подаренных ему королем вместе с людьми и селами.
Выбирая себе место для хутора, Верига обтыкал вехами урочище над рекой, хотя мог занять и всю степь. Теперь у него всего было вдоволь: и поля, и луга, и леса, а в лесу даровой мед диких пчел, в реке рыба, а на реке мельницу можно поставить. Верига горячо взялся за работу. Помогала и Христя, выросшая на барщине, и Ярина не чуралась работы. А земля здесь была щедрая. В первый же год хлеба уродило столько, что Верига мог и себя обеспечить и еще помочь семенами соседям, пришедшим на новые земли. Дерево было не покупное, лопата нашлась у каждого, а потому рядом с Веригой вскоре выросло еще несколько таких же землянок.
Не прошло трех лет, как двор Вериги оказался в конце длинной улицы, — было ведь куда расширяться. А потом и мельницу сообща поставили на реке.
III
В канун сретенья в землянке перед иконами горела зеленая лампадка, в мечете весело потрескивал хворост, и теплый дух расходился по комнате. Верига, в праздничном жупане красного сукна, при свете плошки читал священное писание, переписанное от руки, а Ярина, стройная, ловкая, накрывала на стол так, как учила ее старая Христя. Христя же все знала. Когда пролетали дикие гуси, она вслед им кидала клочок сена и потом подкладывала его в гнезда домашних гусей, чтобы плодились, как дикие. Она верила, что именно от этого гусей был полон двор и что кур много оттого, что она скорлупу крашенок забрасывала на стреху. Ярину еще маленькой — чтоб была здоровой — Христя посылала на улицу под первый весенний дождь, а когда гремел первый гром, Ярина стукалась головой о камень и приговаривала: «Камень, голова, камень, голова!»
В сенцах кто-то затопал ногами, обивая снег. Зайти мог только сосед. За пять лет в Пятигорах поселилось еще несколько семей. Сегодня никто еще не заглядывал в Веригину бурдею, и потому появлению соседей от души обрадовались. Но через порог переступил сначала мальчик, а за ним высокий, с большим горбом дед. У Вериги екнуло сердце: на дворе была лютая метель, и все же сторонние люди нашли к хутору дорогу — этак недолго и надворную милицию какого-нибудь пана навести на след. Ярина первая заметила за спиной у деда, под киреей, кобзу и радостно захлопала в ладоши.
Кобзарь всюду был желанным гостем: он по свету ходит, что делается, слышит и расскажет об этом словом или песней. Многих кобзарей знал казак Верига даже по имени, но этого видел впервые. Он успел уже успокоиться: кобзарь — божий человек, не причинит зла, а следы вьюга заметет.
— Помогай бог! — густым басом произнес дед еще с порога.
— Рады гостю в хате, — учтиво поклонился Верига.
— Дозволит ли пан хозяин?
— Абы с добром, человече, а мы всегда с радостью.
— С радостью встречай, казаче, по уму слушай, а провожай по заслугам. — И кобзарь начал раздеваться.
Положив свою запорошенную снегом одежду и кобзу на лавку, он присел на подставленную скамеечку поближе к печи и протянул высохшие руки к огню.
Христя благоговейно слушала их чинный разговор, а когда кобзарь умолк, вспомнила о соседях. Накинув на плечи свитку, она побежала известить их о божьем человеке. Верига присел к столу и с интересом стал разглядывать лицо кобзаря, показавшееся ему как будто знакомым.
Кобзарь смахивал на кудесника: высокий, сухой, с седыми волосами, которые спадали на хмурое чело и впалые щеки. Глазные впадины были темны, как ночь, на них нависали мохнатые брови. Тонкие запекшиеся губы прятались под длинными, с проседью, усами.
— Или я тебя, человече, не узнаю, или так-таки никогда не видел? — спросил Верига.
— Человек без глаз — что дом без окон, — и кобзарь неторопливо повернул свою голову незрячими глазами к свету.
В этом движении было что-то знакомое Вериге, но давно забытое. Как на волне морской, заколыхались перед Веригой лица, все товариство Сечевое. Он пристальнее вглядывался в гостя, перебирал забытые лица, но они расплывались перед его взором, и памяти ничего не удавалось ухватить. Даже лицо побратима ускользало, тонуло в тумане, а думал — никогда не забудет.
— Может, ты, человече божий, случаем, слышал о таком? — спросил Верига, взволнованный воспоминаниями. — О побратиме своем спрашиваю. Вот был казак: рослый, в плечах широкий, а силы такой, что вепря кулаком убивал. Татарина или турка, бывало, вырвет из седла, схватит за ноги и начнет молотить им басурманов. Дубасит, пока не останутся в руках одни копыта. И меня он так от верной погибели спас. Человек десять их насело, душегубов; рубил я их, рубил, и левой, и правой, — уже и руки занемели, уже мне туго приходится, а турок обступает и обступает... Вот тут он подскочил да турчанина за ноги... С тех пор мы стали побратимами, крестами обменялись, как положено, и евангелие в церкви целовали на братство... Может, неохота слушать? — спохватился Верига. — Мы тут как волки живем, вот и рады случаю язык почесать. Лучше расскажи, человече божий: что сейчас на Украине деется?