Клон
Шрифт:
Ночлег Старков определил у ручья, под рябиной. Расстелили войлок, под него — ветки сосновые, поверх — спальники. Костерок учитель развел в яме, прикрыл ветками. Только вскипятить полкотелка чаю. Дым по отводной канавке, густо укрытой ветками, уходил к ручью. Спали по очереди. Впрочем, мне отводились самые легкие, комендантские часы. Я спал без сновидений и проснулся без иллюзий. Болели ноги, руки, плечи.
В шесть утра мы проверили и отладили все что нужно В шесть тридцать вышли на маршрут.
Ближе к югу сосны стало заметно меньше. То дерево, которого я не знал,
Мы проваливались в мох по колено и оттого шли совершенно бесшумно. Старков отучил меня балагурить на маршруте. Вообще говорить приказал только по острой производственной необходимости, и я старался не нарушать этого табу, матерясь тихо и незамысловато. Дважды издалека видели кабанов.
Потом пошли валуны, поросшие мхом снизу доверху, папоротники высоченные и непостижимые цветы и травы. Наконец Старков нашел тис.
— Древесина у него плотная до упора. Сталь тупится. Пилы ломаются.
Листья у тиса оказались мелкие, похожие на кипарисовые.
— По четыре тысячи лет живут деревья. Хочешь столько?
— Если в этом лесу, то хочу.
— В этом нельзя. Можно на клумбе Летнего сада.
— Хорошая мысль.
Дикие яблони и груши попадались редко. А вот барбарис я просил Старкова найти. Обещал другану своему в Питере. Ягоды прошлогодние, сухие, кое-где сохранились. Я собрал и веточек наломал и спрятал в рюкзак, в потайной карман.
На третий день мхи закончились, лес опять стал строже, понятней. Опять пошли пихта, и ель, и сосна кривая. Потом — рододендроновые склоны, липкие и манящие. Вот какова она, «альпийская роза». Чеченская. Полюбил я этот лес.
Потом пошел ольховник, и мы остановились.
Перевал
Звездочет появился у нас неожиданно. У Старкова все было так. Для него продумано, для меня — как снег на голову. Звездочет-проводник. Из какой-то дыры его вытащил Славка для этого вот перевала, и потом он исчезнет. Как Иван. Как другие.
Мужик был чеченцем, по словам Старкова — инструктором по горному туризму. А до этого окончил Московский университет. Астрофизик. Как звать его на самом деле, мне знать было не велено.
Я надел свитер, одолженный Звездочетом. Подниматься сегодня нужно было высоко. Все было готово, но он медлил, поглядывая на небо. Он показал Старкову на облака, наплывающие из-за перевала.
— Почему стоим? — поинтересовался я.
— Эта ученая рожа говорит, что будет буран.
— А ты что думаешь?
— И я не пальцем делан. Обыкновенные облака. Пойдем, однако.
— Ну-ну, — прокомментировал Звездочет, — с годами люди становятся мудрее.
Шнур, ледоруб, карабины. Это мне все пока казалось игрушками. Нормальный мужик прошел бы перевал просто с хорошей палкой. Так я решил поначалу.
Звездочет еще долго бормотал что-то себе под нос, уже выйдя на тропу. Потом ушел далеко вперед, и мы нагнали его только возле перевала.
Крутая тропа вилась среди острых камней над пропастью. Скрытая местами снегом, она меня не привлекала. Звездочет по-прежнему шел впереди, медленно преодолевая крутой склон. Потом я, замыкал Старков. Наш лидер время от времени отклонялся от тропы, пробуя снег ледорубом. Он и проваливался, и падал. Знать, совсем непростой это был путь. Настолько непростой, что мы со Старковым забыли о прогнозе Звездочета, тем более что высоко над нами засияло солнце. Снег стал еще рыхлее, ноги едва передвигали. Но все же это было солнце. Прекрасное и какое-то домашнее. Тут-то его и накрыла огромная неопрятная туча.
Ветер, пришедший ниоткуда, оказался ужасен. Снег, обильный и мерзкий, кружился не переставая, не давая дышать. Он падал сверху и одновременно поднимался с ледника. Очертания гор растаяли, а ресницы покрылись снегом. Потом сплошная снежная маска покрыла лицо, и я закричал, но не услышал себя. А потом наткнулся на Звездочета.
— Цел, бродяга?
— А где Старков?
— А что ему сделается. Это ты с тропы сошел. Держись за меня. Пошли.
И мы пошли. Это длилось долго. Звездочет пристегнул меня на короткий шнур карабином к своему поясу. Я шел так бесконечно, что стал засыпать, и наконец упал на камни, расквасив свою романтическую рожу. Звездочет поднял меня пинками и просьбами. А потом… потом буран закончился так же, как начался. Сперва появилось солнце, потом прекратился снегопад, потом утих ветер. Я увидел сияющую физиономию Старкова. Мы были на перевале.
Спуск в долину показался мне спуском на луга счастливейшей охоты. Тропа, опасная и проклятая, вилась по солнечному склону. Слева блистали снежные громады и вершина над ними.
— Нам туда не надо. Не бойся, — пошутил Старков.
Старков дал мне бинокль. Я видел в него, как клубились лавины на склонах, постигал тайну рождения облаков. Они рождались и уплывали в голубое небо.
Мы пересекли каменистую осыпь, где, шурша, из-под ног уходили плоские слоистые сланцы. Тропа вышла на гребень.
Под нами лежала долина — как огромная тарелка, наполненная прозрачным воздухом. А вниз вел огромный каменный вал. Должно быть, сюда дошел когда-то ледник. Мы отсиделись с полчаса, поели сыра, выпили холодного чая из фляги Звездочета и пошли вниз.
Спуск занял весь остаток дня. Была река, разлившаяся и грозная. Звездочет прошел наверх, по руслу, и махнул нам. Там обнаружился хилый какой-то, смешной мост, но сначала по нему прошел Звездочет, потом Старков, и мне не оставалось ничего другого, как тоже перейти через реку. Мне было очень страшно.
Теперь до ледника оставалось километра четыре. Я решил было, что у меня уже глюки, так как увидел зайцев. Их было десятка полтора впереди, и они, как блохи, скакали между камней.
— Охотиться будем? — спросил Звездочет.
— Я против, — ответил Старков, — не надо стрелять. Душа не лежит.
— Не лежит, так не лежит, — пробурчал наш проводник. Надо было дать ему поохотиться. И я бы не прочь перекусить зайчатинкой. Обрыдла мне тушенка и кукурузная каша. Но на нет и суда нет. Страна непуганых зайцев.