Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра
Шрифт:
— Откуда именно?
— Оттуда.., из России.
Только вчера Фаркаши получил через связную соответствующую легенду и чувствовал себя уверенно.
— Года два назад удалось уйти. Сразу после ареста отца. Мы жили в Одессе, на Старой Портофранковской. Я уже рассказывал вашему... — он запнулся, не зная, как назвать Марчела, — вашему знакомому.
— Он мне говорил, — сдержанно, как бы между прочим, ответил Новосельцев.
— Вообще, мне показалось, что этот Марчел, — продолжал с улыбкой Фаркаши, — проявил ко мне повышенный интерес. Отчего бы это?
— Он мне иногда помогает, — неопределенно отвечал Новосельцев. И, меняя тему разговора, осведомился, что конкретно интересует торговую фирму, которую он, господин Мачек, имеет честь представлять. — У меня есть некоторые связи в торговых кругах, — любезным тоном добавил Новосельцев, — и я готов помочь соотечественнику. Между нами говоря, среди здешних торговцев много нечестных людей. Могут и обмануть.
Извинившись перед гостем, он вышел из комнаты. Фаркаши заметил, что он припадает на правую ногу. Оставшись один, огляделся по сторонам. Старая потрескавшаяся мебель, оклеенные выцветшими обоями стены. Ничего в обстановке и убранстве комнаты не выдавало привычек или увлечений ее обитателя. Над диваном приколота фотография. Фаркаши всмотрелся в пожелтевший снимок. В молодом бравом офицере с трудом можно было узнать хозяина квартиры; рядом сидела красивая женщина с чисто русскими чертами лица, держа на руках ребенка двух-трех лет В нижнем углу снимка было написано: «Фотосалон И В Помозова. Петроград, Невский 97. 1914 г.».
Фаркаши услышал шаги и обернулся. Новосельцев, увидев, что Фаркаши рассматривает снимок, сказал:
— Это я с женой и сыном. Перед отъездом на фронт сфотографировались. В начале войны. На память.
Новосельцев разлил в бокалы красное густое вино.
— За знакомство и успехи в делах! — Он отпил из своего бокала. — Отличное вино, не уступит их хваленому бургундскому. И в несколько раз дешевле. А все потому, что местные торговцы не умеют торговать. Вы, господин Мачек, не прогадаете, закупив здесь большую партию этого вина.
Фаркаши с видом знатока посмаковал вино, поблагодарил и сказал, что подумает.
— И вообще, — продолжал Новосельцев, — заходите запросто, не стесняйтесь. Мне всегда интересно поговорить с соотечественником, особенно с таким, который только недавно оттуда.
— А что вас там интересует? — Фаркаши сделал ударение на слове «там». — Могу только сказать одно: власть большевиков крепнет, они и не думают никому ее уступать. К прошлому возврата нет. Тот, кто считает иначе, глубоко ошибается. Я реалист, господин Новосельцев, и не питаю никаких иллюзий. Поверьте, мне очень нелегко далось решение покинуть Россию, тем более, что у меня, как и у вас, насколько я понимаю, на той стороне остались близкие.
Новосельцев задумчиво сказал:
— Наверное, вы правы, господин Мачек, — он взглянул на фотографию, которую только что рассматривал Фаркаши. — Это все, что у меня осталось в России.
— Не так уж и мало, — серьезно сказал Фаркаши. — Где сейчас жена и сын? Вам что-нибудь известно об их дальнейшей судьбе? — Фаркаши показалось, что его собеседник подавил вздох.
— Первые годы переписывался с Машей, она жила в Петрограде. А потом писать перестал: боялся повредить ей своими письмами. Чека, как вам известно, очень не любит жен царских офицеров, тем более эмигрантов. Может, замуж вышла. Она ведь красавица. Павлику двадцатый год пошел. Совсем взрослый. Так и умру на чужбине, не повидав. Однако заговорил я вас, господин Мачек. Вы уж простите старика.
— Ну какой же вы старик, Александр Васильевич, — запротестовал Фаркаши. — Вам еще жениться не поздно. Вы же один живете? Нет, что ни говорите, а хозяйка в доме нужна.
— А у меня и дома своего нет, — Новосельцев горько улыбнулся. — Разве это дом? — он обвел рукой комнату. — Да и кому я вообще нужен? Нет, так и умру бобылем на чужбине. А до России отсюда рукой подать, вот она, рядом.
— А если вернуться? — Фаркаши решился на откровенный вопрос.
— Чтобы в расход?
— А если бы к стенке не поставили? Другие же возвращаются — и ничего, живут. — Он, кажется, нащупал самую болезненную струну в душе сидевшего напротив него человека: тоска по жене и сыну, страх перед надвигающейся старостью... На этой струне можно было сыграть.
— Странный у нас разговор получается. Вы, добровольно покинувший Россию, как будто бы уговариваете меня вернуться. Здесь нет логики, господин Мачек, если это действительно ваше настоящее имя.
Фаркаши слегка опешил, собираясь с мыслями. «Неужели он о чем-то догадался, не перегнул ли я палку?»
— Логика здесь простая, господин Новосельцев. Мой отец был одним из самых богатых людей в Одессе. Я уже говорил об этом вашему приятелю. Еще до войны он предусмотрительно поместил ценности в швейцарском банке. Кое-что удалось спрятать при обыске. Мне не было смысла оставаться там, если за границей можно жить припеваючи. В общем, уби бене иби патрия, как говорили римляне. Где хорошо, там и родина. Ну, а насчет фамилии вы правы. Отец давно поддерживал не только деловые, но и дружеские связи с чехами. Влиятельные люди помогли получить чешский паспорт, а заодно сменить фамилию. Так, знаете, ли проще. Фамилия отца — Колобов, Старо-Порто-франковская, 32. Будете в Одессе — можете убедиться, — с улыбкой закончил Фаркаши.
— Все может быть, — неопределенно отвечал Новосельцев. Но Фаркаши чувствовал: он ему не верит.
— Кстати, и здесь немало,- бывших русских, — с неприязнью в голосе сказал Новосельцев. — Вчера был Дмитриев, сегодня, глядишь уже Димитриу, Васильев — Василиу, Петров — Петреску, Пономаренко— Паскалуца. И так далее. Однако черт с ними. Я родился русским и умру русским.
— Будем надеяться, это случится еще не скоро. Куда торопиться?
Непритязательная шутка немного разрядила напряженную обстановку. Они расстались не столько довольные, сколько заинтересованные друг другом.
XVIII
Стоял поздний вечер, однако никто из обитателей ремесленного училища не спал. То тут, то там возникали и распадались группки. Люди возбужденно шептались, оглядываясь по сторонам.
Самая многочисленная кучка, в которой были Думитру Затыка и Николай Потынга, сбилась в углу, возле нар Симиона, который только. что пришел из города и был немного под хмельком.
— Это что ж такое получается, люда добрые? — горячился Симион. — У кого и там. за Дисстооы, была земля, тому и здесь дадут, а мы, безземельные, куда денемся?
— На фабрику, сказывают, работать пошлют. И карнеты какие-то выдадут. Заместо паспорта.
— Да на кой... — Симион выругался, — мне их карнет? Мне земля нужна. На фабрике или заводе могли и дома работать.
— Правильно говоришь, Симион! Какой хозяин с этим карнетом на фабрику возьмет? Своих безработных девать некуда. И делать мы ничего на этой фабрике не умеем. Видели, как рабочие у них живут. В магазине, на базаре всего полно, а покупателей не видно. Денег нет у людей.
— В том-то и дело, люди добрые! — все больше распалялся Симион. — Обманули нас, дураков, словно детей неразумных. — Он уже почти кричал, забыв об осторожности.