Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра
Шрифт:
Согласие последовало незамедлительно. Валентин извлек из дорогой кожаной сумки медное блюдо с вычеканенным по краю древнерусским орнаментом. Орнамент покрывала разноцветная эмаль, и он сверкал, словно радуга. По кругу же была выбита надпись: «Божьей милостью царь Алексей Михайлович». В центре блюда хищно выставил когти двухглавый орел, но почему-то на голове у птицы, символизирующей высшую самодержавную власть, была не корона, а меховая шапка.
Добродушное лицо Большакова стало серьезным и сосредоточенным. Он долго вертел тяжелый медный диск в руках:
— Любопытно... Алексей Михайлович, если не ошибаюсь, царствовал в семнадцатом веке. Если блюдо действительно относится к этому времени, то представляет большую ценность. — Он снова задумчиво повертел блюдо, зачем-то постучал по дну пальцем. — Однако нужна атрибуция. Вот что я вам скажу, — обратился Большаков к Валентину. — Оставьте блюдо у нас. О результатах я сообщу Олегу Георгиевичу. А также об условиях, на которых музей может его приобрести.
Это вполне обычное для музейных порядков предложение пришлось Валентину явно не по душе. Он заморгал своими белесоватыми ресницами и обиженно произнес:
— Видите ли, я сейчас переживаю некоторые, как бы вам сказать, финансовые затруднения. В общем, мани нужны, — он пощелкал для убедительности толстыми короткими пальцами, сверкая массивной золотой печаткой. — Или вы покупаете блюдо не откладывая, или я его забираю.
— Воля ваша, — вежливо ответил Большаков и, деликатно давая понять, что эта щекотливая тема исчерпана, обратился к Воронкову: — А к вам, милейший Олег Георгиевич, дело у меня вот какое. Не одолжите ли на несколько дней справочник-каталог, ну тот, клейм по серебру? Атрибутировать надо одну вещицу. Прелюбопытная. Не исключено, что самого Фаберже работа или, по крайней мере, его ученика. Видна рука мастера.
— Если верна поговорка — искусство требует жертв, — улыбнулся Воронков, — то эта жертва ничтожно мала. Каталог к вашим услугам в любое время.
Большаков проводил гостей до самого крыльца, где они и распрощались.
К вечеру народу на главной улице прибавилось. Татьяна присмотрелась к модно, по-весеннему одетым парням и девушкам и с удивлением воскликнула:
— Смотрите-ка, сплошная фирма! Совсем как на улице Горького.
— А вы, Танечка, непоследовательны, — заметил Воронков. — Только что вы изволили обозвать наш город захолустьем.
— Непоследовательна? Возможно.—Она кокетливо поправила волосы. — Я ведь женщина.
Они проходили уже мимо огромного окна, вернее, даже стеклянной стены. За толстыми стеклами, задернутыми прозрачными шторами, будто в немом кинофильме беззвучно танцевали, разговаривали, смеялись люди. Татьяна с минуту забавлялась этим зрелищем, потом бросила выразительный взгляд на спутников. И хотя Олег Георгиевич избегал посещать рестораны, считая это несолидным для своего положения, он, продолжая роль гостеприимного хозяина, предложил зайти.
В зале было душно и накурено. Маленький оркестрик издавал оглушительные какофонические звуки. Они остановились в дверях, выискивая глазами свободный столик. Подошел огромного роста парень в распахнутой рубахе, уставился мутными, безумными глазами на Татьяну. Пьяно ухмыляясь, пригласил ее на танец. Она брезгливо повела плечами и громко, чтобы ее голоса не заглушил оркестр, сказала своим спутникам:
— Пойдемте из этого гнусного кабака.
Домой пришли уже поздним вечером. Татьяна, утомленная дорогой и новыми впечатлениями, тотчас легла спать; Воронков с Валентином задержались в маленькой комнате, служившей хозяину дома кабинетом. Олег Георгиевич открыл книжный шкаф, отодвинул несколько толстенных томов, за которыми оказалась бутылка коньяка.
— От жены прячу, — пояснил он с усмешкой.
Валентин понимающе улыбнулся, подошел к шкафу, скользнул глазами по корешкам, достал красочно оформленный том «Русское ювелирное искусство XVI—XIX веков», небрежно полистал.
— Полезная книжонка, — произнес он одобрительно. — И эта тоже. — Он уже держал в руках потрепанную старую книгу. На ее красном сафьяновом переплете было вытиснено: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии».
Валентин понимающе подмигнул Воронкову. Тот ничего не ответил, только бросил на гостя тревожный взгляд.
— Как я посмотрю, ты всерьез занялся этим делом. Желаю успеха, — с ехидцей добавил Валентин. — А это у тебя зачем? — удивленно воскликнул он, открывая учебник криминалистики со штампом библиотеки на титульном листе.
— Да так, просто интересуюсь...
— Просто ничего не бывает. Ты эти мысли из головы выбрось, понял? — озабоченно произнес Валентин.— Я вас, интеллигентов, знаю. Чуть что — и готов, раскололся весь. Если погоришь — никакая криминалистика не поможет. Усек? — И шутливо-миролюбивым тоном добавил:—А библиотечные книги, между прочим, надо отдавать обратно. Некрасиво зажиливать.
Воронков, словно не обращая внимания на слова приятеля, молча разлил коньяк в хрустальные рюмки.
— Давай лучше выпьем. Божественный, скажу тебе, напиток. У вас в Москве такого не сыщешь.
— И не надо, век бы его не видал. Я больше водочку уважаю. — Однако Валентин осушил рюмку одним глотком.
— Оно и видно,:— снисходительно заметил Олег Георгиевич. — Разве коньяк так пьют? — Он сделал маленький глоток, посмаковал, осторожно поставил рюмку на журнальный столик. — Ты мне вот что лучше скажи: это блюдо, с орлом, оно что, темное? Смотри, подведешь меня под монастырь. Тебе что — сел в самолет — и будь здоров. А мне с музеем и дальше дела вести. Меня 'здесь все знают. Сам же видел.
— Да ты что, Олег, чокнулся, что ли? — Валентин сам наполнил свою рюмку и залпом выпил. — Не извольте беспокоиться, уважаемый коллекционер. Вашей кристально чистой репутации ничего не грозит... — Коньяк ударил ему в голову, и он заговорил, паясничая, дурашливым тоном: — Светлая вещица, как алмаз. Только... — он сделал паузу, — не той эпохи, что ли. Я ведь ее на атрибуцию в ГИМ носил. Сказали — девятнадцатый век.
— Подделка, значит? — уточнил Воронков.
— Ну почему сразу — подделка? — белесоватые глаза Валентина сузились в хитрой усмешке. — Стилизация это называется, понимаешь, стилизация. Тот очкарик в вашем музее, видать, глубоко пашет.