Клуб грязных девчонок
Шрифт:
Я ему нравилась. Сильно.
– Тогда в чем проблема?
– Ты напилась, – ответил он по-английски. – Я никогда не использую такую ситуацию. – И добавил по-испански: – Это вопрос этики.
– Я не напилась, – возразила я, но мой деревянный язык и невнятные, тягучие слова свидетельствовали об обратном. Упс!
Амаури снова посмотрел на пейджер, встал, наклонился надо мной и поднял с дивана.
– Не надо! – запротестовала я в его солоноватую смуглую шею. – Ты надорвешься. Я слишком толстая. Ты уронишь меня.
– Ты не толстая, – возразил он. – Кто тебе это сказал?
Амаури отнес меня на кровать. Я заплакала крупными пьяными слезами, и капли краски с глаз запачкали одеяло.
– Ты считаешь меня страшной, – всхлипывала я. – Я знаю. Хорошенькие девочки из бара все твои. А я толстая и глупая.
– Нет, нет, mi amor. – Он сел рядом со мной на постель. Стер мои слезы пальцами и продолжал по-английски: – Ты такая красивая. – В его голосе звучали удивление и забота.
– Нет, неправда. Взгляни на меня: я отвратительная. Никто меня не любит. А Эд ненавидит. Никак не могу поверить, что он связался с этой потаскушкой!
– О'кей, – проговорил Амаури. – Я ухожу. Позвоню тебе позже.
– Хорошо.
– Я люблю тебя.
– Рассказывай! – Рыдая, я зарылась лицом в подушку. Груз случившегося со мной совершенно раздавил меня. Было тошно оттого, что изменил жених. А теперь я даже не сумела провести ночь с захудалым торговцем наркотиками. Даже для него оказалась слишком плоха. Жизнь дала трещину.
– Мне понравились твои книги, – произнес Амаури с порога на испанском. – Поэтому я ухожу. Усекла?
– Ты о чем? – удивилась я. – Уходи. – И накрыла голову подушкой.
– Женщина иметь плохие книги, я иметь ее раз или два, – сказал он по-английски. Подошел ко мне, приподнял подушку, поцеловал в щеку и улыбнулся. – Если ты иметь плохие книги, нам не о чем говорить. Или вообще нет книг.
– Что?
– Ты мне понравилась. – Амаури перешел на испанский. – Ты хорошая, приличная женщина. Умная, профессионал. Я не хочу все это разрушить. Не желаю воспользоваться моментом. Это было бы непозволительно.
– Ты издеваешься надо мной.
Он продолжал очень медленно, чтобы я поняла:
– Думаю, ты очень много выпила и приняла решение, о котором потом пожалеешь. Я не хочу, чтобы ты совершила со мной ошибку. Не хочу быть твоим мужчиной только потому, что тебе дали отставку. Я не глуп и могу понять хорошую женщину, хотя редко с такими встречался. Ты – хорошая женщина.
Я не верила своим ушам. Мистер Опасность, торговец наркотиками – и такой достойный малый? Он печется обо мне?
– О'кей. – Я села и высморкалась. – Если ты такой пристойный, если тебе так нравятся книги, зачем же ты торгуешь наркотиками? Ведь это нехорошо.
Амаури приблизился ко мне, сел на постель, достал бумажник, открыл и начал перебирать фотографии.
– Вот. – Он выбрал снимок женщины лет сорока с небольшим, явно напоминавшей чертами лица его самого. – Поэтому. – Амаури показал пальцем, и я снова удивилась, заметив слезы в уголках его темно-карих глаз. – Mami.
– Симпатичная, – отозвалась я.
– Красивая, – поправил он меня по-английски. – Очень больна, que Dios la bendiga [137] . –
137
Господи благослови (исп.)
Мне никак не удавалось представить, чтобы этот волевой, потрясающий мужчина с пронзительным взглядом и хорошо подвешенным языком жил в таких трущобах. Неужели такие люди вырастают в подобных местах? Мое левое воспитание подтверждало, что порядочные люди живут повсюду. Но какая-то моя часть отказывалась верить этому.
– Ты мог бы кончить школу, получить настоящую работу. – Я схватила платок с туалетного столика и высморкалась. Мне стало немного легче, но я по-прежнему чувствовала себя толстой и страшной. Амаури снова рассмеялся:
– На то, что здесь платят, прожить невозможно. А ходить в школу у меня нет времени. Эти люди сейчас нуждаются в деньгах. Мать умрет, прежде чем я окончу школу. Я пытался учиться, у меня была постоянная работа. Но я не сумел прокормить и себя, не то что других. Мне надо заработать много денег, чтобы привезти ее сюда на лечение.
Я заподозрила, что он водит меня за нос. Но что-то в Амаури свидетельствовало: он не лжет. Амаури плакал. Или он блестящий актер, или говорит правду.
– Мне вовсе не нравится заниматься этим, – продолжал латиноамериканец. – Когда я ехал сюда, то не предполагал, что кончу вот так. Думаешь, кто-нибудь из нас мечтает продавать наркотики?
– И как же ты начал?
– Человека находят. Выбирают парней вроде меня. У меня не всегда была такая одежда. Я приехал сюда в сандалиях и женском пальто, которое дала мне сестра. Понятия не имел, что такое холод. Представляешь? А денег не хватало даже на гамбургер. Я голодал. Видел ребят, которые возвращались в Санто-Доминго из Нью-Йорка и Бостона. У них были хорошая одежда и сотовые телефоны, и они привозили подарки матерям. А другим говорили, будто убирают помещения, или врали что хотели. Когда заболела мать, я тоже решил ехать. Я не последний идиот – не надеялся, что здесь легко. Все говорят об этом, когда возвращаются домой.
– А где твой отец? – спросила я.
– У меня нет отца. Он пуэрториканец. Boricua. Подонок.
– Извини, – тихо сказала я.
Амаури пожал плечами и продолжал по-испански:
– Благодаря этому я получил гражданство, и мне не приходится иметь дело с иммиграционными властями. Я приехал сюда совсем молодым и ничего не знал. Торговцы все для меня устроили – дали денег, машину. И вот я продаю наркотики.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать. – Я понимала, что он моложе меня, но не знала насколько. Оказалось, Амаури совсем ребенок.