Клуб гурманов
Шрифт:
— Она показала мне свою новую грудь…
— Что?
— Да, правда. Я выходил из туалета, а она стояла там и ждала. Она опустила свитер, вытащила сиськи и спросила, как они мне нравятся.
— И что было потом?
— Я сказал, что они произвели на меня большое впечатление. Это, говорит, мне Эверт подарил после рождения Люка. Я, говорит, с детства о таких мечтала.
— Господи!
— А, да она была не в себе. Смотри, не разболтай об этом Ханнеке!
— Как это отвратительно…
— А мне кажется, это круто…
— Что, фальшивая грудь?
— Она выглядела совсем
— И с ними я должна ехать в Португалию. С бабой, которая показывала грудь моему мужу…
— Не беспокойся. Ничего же не было. Каждый развлекается, как может. Мне кажется, это даже забавно — вносит оживление в нашу компанию…
— Значит, в следующий раз я могу показывать сиськи другим мужикам?
— Ты такого никогда не сделаешь. — Он взял мою руку и поцеловал. — Поэтому я и люблю тебя. Ты — высокий класс.
Впервые с момента существования нашего «клуба гурманов» я задумалась, действительно ли мы подходим к этой компании или нас разделяют километры.
На следующее утро мне не удалось узнать от Ханнеке ничего интересного про тот вечер, она сказала только, что разошлись поздно. Танцевали и пили, курили травку, вот и все. У нее была страшная головная боль, и, конечно, она сгорала от стыда за то, что влезла на стол в чулках. Она даже вскрикнула, когда я сказала, что Бабетт показывала Михелу грудь:
— Может, мне поговорить с ней?
Я зачерпнула ложечкой густую сливочную пену своего капуччино и вопросительно взглянула на нее.
— Ты что, с ума сошла? Конечно, нет. Да перестань, чего только не случается по пьянке. Не будем преувеличивать.
Ханнеке закашлялась. Из ее груди вырвался тяжелый хрип.
— Может, тебе выкурить еще сигарету? — едко спросила я. Она бросила на меня сердитый взгляд.
— Я считаю, что моя подруга так поступать не может… И разве может пьянство быть этому извинением?
— Ах, Ка, да не будь такой серьезной. Она же не предлагала ему ничего непристойного? И потом… Это же просто, чтобы подурачиться. Ты ведь дурачишься? Немножко пофлиртовать, посмотреть, что мы еще на что-то годимся.
— Ну, не при всех же. И я ведь не трясу грудью, завидев мужчину. Это такая пошлость.
— Не знаю даже. Но это смело… — Она засмеялась и закашлялась одновременно. Я хлопала ее по спине, пока кашель не прошел. Ханнеке схватила мою руку и серьезно посмотрела на меня.
— Ты же не собираешься устраивать скандал! Ты ничего не добьешься, будет одно нытье. И в итоге не она, а ты сама окажешься по уши в дерьме.
— Ты, конечно, права. Но я люблю, чтобы было по-честному… Зачем нужна дружба, если ты кому-то не доверяешь, если кто-то у тебя за спиной показывает твоему мужу грудь?
— Во-первых, она делала это не у тебя за спиной, а во-вторых, не будь такой лицемеркой. Ты ведь не стала рассказывать Михелу и Патриции, как Симон тискал твою задницу на той вечеринке? И правильно сделала. Если мы начнем все рассказывать друг другу, конца этому не будет.
Наступила тишина. Ханнеке победно усмехнулась, я улыбнулась ей ответ. Один-ноль в ее пользу.
— Тебе ведь незачем все знать о Михеле, и ты не хочешь, чтобы Михел знал все о тебе? Главное, что тебе хорошо с твоим мужем и с твоими друзьями. И сохраняй это чувство.
Я возвращалась домой на велосипеде, и пронзительный ветер продувал насквозь мое черное шерстяное пальто. Из головы не шли слова Ханнеке. Я не хотела ныть, не хотела строить из себя борца за высокие моральные устои, я хотела просто наслаждаться жизнью, как все. Прекрасно было ощущать себя частью этой компании веселых, удачливых, творческих людей, чувствовать свою принадлежность к ним. Их блеск придавал блеска мне самой. И хотя мы были знакомы уже год, у меня до сих пор было ощущение, будто мне надо все время подниматься на цыпочки. Я чувствовала такую же неловкость, когда была подростком, в средней школе, среди пользовавшихся успехом красавиц подружек: в любой момент я могла быть отвергнута ими, каждое слово, жест, любая критика в их адрес могли обернуться для меня исключением из их избранного круга. За место в их компании я отдавала саму себя. Я потрясла головой, чтобы отогнать эти мысли, потому что не хотела сомневаться в своих подругах и своей роли в нашем «клубе». Мне надо было радоваться такой новой, наполненной жизни, о которой можно было только мечтать. И она у меня появилась. Что ж теперь жаловаться?
Не от них зависело, что я чувствовала себя такой напряженной и неуверенной, мои нынешние друзья давно доказали, что хорошо относятся ко мне. Мне просто надо прекратить бояться, что меня признают недостаточно подходящей.
И опять я увидела перед собой Бабетт, как она прижималась к Михелу, как пыталась стянуть с него одежду. Его руку, скользящую по ее спине. Так и должно быть. Это ничего не значит. Так мы общаемся друг с другом, игриво и свободно, импровизируя внутри своего надежного, привычного круга. И я решила продолжать эту игру и больше не спрашивать о ее правилах.
16
Светло-желтая вилла на холме выходила окнами на изумрудно-зеленое поле для гольфа с зарослями кипарисов и водяными лилиями на зеркальной глади прудов. С одной стороны к вилле была пристроена веранда и большой балкон, на который свешивались густые ветви бугенвилии, с другой располагалась прекрасная терраса. Мы с Ханнеке сходили на рынок и купили рыбы дорадо, цукини, ароматного укропа, чеснока и помидоров и наколдовали из всего этого восхитительное горячее блюдо, которое, едва вынув из духовки, подавали тут же, у бассейна. Мы уже с пяти часов сидели здесь, пили белое вино и разомлели от солнца, алкоголя и полного безделья. Патриция подняла свой бокал и предложила тост за нашу дружбу, которая за эту неделю стала еще крепче. Все с ликованием поддержали ее.
— Какие молодцы у нас мужья, что устроили нам все это! — сияя от удовольствия, воскликнула Анжела.
— Хотя можно только гадать, зачем им понадобилось избавляться от нас на неделю, — ответила Ханнеке.
За столом не было только Бабетт. Мы как раз начали выяснять, где она, когда она пришла к нам с мрачным лицом. Косметика не смогла скрыть ее воспаленных красных глаз. Патриция сразу же по-матерински склонилась над ней.
— Эй, дорогая, иди сюда. Что случилось?