Клуб любителей фантастики 21
Шрифт:
— Кто бы мог подумать! Значит, ничего нового. И все равно, я хотел бы пожить хоть несколько лет и посмотреть, каким будет следующее открытие.
— Если бы я был ясновидцем… — начал Халдан, но вдруг в сознании вспыхнул предупреждающий сигнал.
Он чуть не упомянул об идее, северным сиянием озарившей недавно его скованный ледяным панцирем разум, а ведь он имел дело не просто с математиком, но с одним из своих судей.
Странное дело, старик вовсе не торопил его с ответом. Вместо этого он обратил свои выцветшие, слезящиеся глаза к окну и почесался смешным старческим жестом, за который его трудно было осуждать. Худые, жилистые руки, вяло снующие где-то в области подбрюшья, возбуждали в Халдане жалость. Если уж этот старый профессор пытается надуть студента, то Халдан был собственной бабушкой!
— Последнее время меня все больше мучают почки. На этом свете я долго не задержусь, а так хотелось бы знать, каким будет следующее открытие.
Он так неуверенно балансировал на пороге вечности, что Халдан испугался за него. И все же внутри обтянутого сухой, как пергамент, кожей черепа теплилось любопытство то ли ребенка, то ли математика.
— Предсказатель из меня никудышный, сэр, но, может быть, удастся преодолеть скорость света. Нельзя оказаться в Сан-Франциско до того, как вы покинете Нью-Йорк, но прибыть туда почти одновременно можно.
— Люди всегда куда-то торопятся… Сынок, мне еще надо справиться, как ты относишься к людям и где желал бы работать — в коллективе или самостоятельно, но пора идти. Если тебе не повезет на суде, ты решил, какую работу изберешь?
— Я не имею ничего против малых групп и охотно поработал бы с лазерами.
— Ах да, ты же прагматик. Я запомню это… Ну не буду отнимать у тебя время. Пойду. — Он медленно оторвался от стула и подал Халдану руку. — Очень любезно с твоей стороны было пригласить меня. Разговор с тобой доставил мне немалое удовольствие. Не подскажешь, где здесь туалет, Сынок?
Халдан проводил старика до двери и показал туалет по другую сторону коридора. Гурлик поспешно засеменил туда, но обернулся напоследок и крикнул:
— Передай от меня привет отцу!
Юноша вернулся в камеру, опечаленный видом опустошений, которые старость производит в мозгу человека — профессор даже не вспомнил, что Халдан находится здесь в качестве узника; извинялся за то, что отнял время и просил передать привет человеку, умершему три месяца назад.
Меланхолия оставила его, когда в камеру вошел второй присяжный.
Отец Келли-XX носил неправдоподобный династический номер — результат беспощадной внутрицерковной борьбы за власть между Иудеями и Ирландцами. Некоторые представители ирландского духовенства, без всяких на то оснований, провозгласили основателями своих династий предков-монахов, живших за много лет до Голода. В ответ Иудеи объявили себя продолжателями родов, истоки которых лежали во времена Христа. Отец Келли, по-видимому, решил начать отсчет своей династии от предка-друида.
Неправдоподобный номер отца Келли прекрасно гармонировал с его внешностью. Это был мужчина невероятной красоты и стати — высокий, плечистый, длинная, черная сутана сидела на нем как влитая. Черные с отливом волосы и брови контрастировали с идеальной белизной воротничка. Тонкий с горбинкой нос выглядел таким аристократичным, что юношу не удивило бы, начни эти ноздри слегка подрагивать. У священника были тонкие губы, квадратный подбородок, надвое разделенный ямочкой, и безупречно белая кожа, которая любому другому человеку придала бы нездоровый вид, а у отца Келли прекрасно сочеталась с темными пронизывающими глазами. Эти глубоко посаженные глаза были такими черными, что терялась граница между зрачками и радужной оболочкой. Они горели, как глаза фанатика или гипнотизера, притягивая и отталкивая одновременно.
Трудно было решить, какая часть этой красоты представляет наибольшую ценность, но профиль священника воистину выглядел, как творение великого мастера, годами оттачивавшего линию губ и носа.
Халдан узнал своего гостя. Он не раз видел его по телевизору во время торжественных похорон известных артистов. Не экране тот был красив. Но в действительности его красота была просто подавляющей. Халдан даже пожалел о том, что у него такая маленькая камера.
Отец Келли представился, обаятельно улыбнулся и с несколько чрезмерной фамильярностью божьего слуги, разыгрывающего светского человека, спросил:
— Сын мой, мне сказали, что ты потерял голову из-за некой девушки?
— Да, святой отец.
— Это постигло Адама. Не спасся и ты. Может постигнуть и меня.
Он сделал Халдану знак сесть, а сам подошел к окну. Окно выходило в глухой двор. Флексон, подходя к решетке, смотрел прямо перед собой, духовник же поднял лицо, словно пил солнечный свет,
— Да, сын мой, может быть, это подстерегало и нашего Спасителя, ведь он был окружен женщинами, о которых нельзя сказать, что главным их достоинством была добродетель.
Для священника, его суждения были довольно смелыми, но духовник хотел дать понять, что он «свой парень». Халдан почувствовал себя уверенней. Он предпочитал священников, старающихся выглядеть своими парнями, хотя иногда те перегибали палку.
— Раз вы упомянули об этом, святой отец, мне кажется, Христос должен был нравиться женщинам.
Неожиданно отец Келли отвернулся от окна и уперся сверлящим взглядом в юношу, чуть не пригвоздив того к стенке.
— Сын мой, раскаиваешься ли ты в содеянном грехе?
Тон этого неожиданного сурового вопроса так сильно отличался от прежнего фамильярного тона священника, что совершенно сбил Халдана с толку, а слово «грех», словно удар хлыста, перечеркнуло зарождавшуюся симпатию.
— Святой отец, безусловно я раскаиваюсь… но…
— Что «но», сын мой?
— Но я не думал, что мой поступок является грехом. Мне казалось, это только гражданское преступление.
На лице священника появилась снисходительная улыбка.
— Конечно, ты бы и не усмотрел в этом греха. Человек даже перед собой не хочет признаться в том, что грешен.
Чуть повернув голову, он скосил глаза в сторону двери. Халдан догадался, что священнику не дает покоя собственная красота. К окну он подходил только затем, чтобы юноша мог получше рассмотреть, а теперь выставлял напоказ свой профиль.
Священник снова взглянул на Халдана, но на этот раз лицо его приобрело иное выражение. Взгляд сделался возвышенным; во время разговора он сурово сжимал губы.
— Только особа духовного сана может расценивать: грех это или нет. Твоя нива — математика, а моя — нравственность. И я говорю тебе прямо, сын мой, похоть — это грех.