Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
— Я боюсь забыть текст.
— Думайте о ней — и не забудете. А если забудете, значит вы недостойны девушки. У меня всего одно условие. Вы ничего не измените в этом стихотворении, ни одной запятой. Я вам доверяю. Если Камилле понравится, я дам вам еще.
— Я могу выучить сразу несколько.
— Слишком плодовитый поэт вызывает подозрение. Поэзия требует времени. Стихи не штампуются конвейерным способом. Писатель может встать утром и сказать себе: я напишу пятьдесят строк, пятьсот строк или тысячу слов. Если так скажет поэт, значит он обманщик. Это как бриллианты. Если их гребут лопатой, они не имеют никакой ценности.
Мне ни
В магазин вошел клиент. Пока Саша его обслуживал, я прочел стихотворение, и меня поразила ясность слога. Я перечитал его, закрыл глаза и повторил про себя. Я видел Камиллу. Держал ее руку в своей и улыбался.
— Ну как? — спросил Саша.
— Очень красивое стихотворение.
Он улыбнулся. Взял конверт, разорвал на мелкие клочки и бросил их в корзину.
— Спасибо за все, что вы для меня делаете, Саша.
Когда я шел через Люксембургский сад, меня одолело сомнение. Вдруг я забуду текст? Может, стоит подстраховаться? Я достал листок, чтобы записать стихотворение. Я не клялся, что не стану этого делать, но подумал о Саше и еще раз мысленно повторил стихотворные строки. Я знал: оно отпечаталось у меня в мозгу навечно.
11
Именно в это время я придумал для себя внешний образ, которому следовал много лет: небрежность в одежде — рубашка навыпуск, широкие вельветовые брюки и черные тенниски, — всклокоченные волосы, предмет моих нынешних ностальгических сожалений. Маму мой вид ужасно раздражал.
— Ты сегодня мылся? Ты стал редко принимать душ! В чем дело? Немедленно отправляйся в парикмахерскую!
При ней я старался выглядеть прилично — противостояние было не в моих интересах, но перед выходом на улицу взъерошивал волосы и выдергивал рубашку из штанов, чтобы напоминать только что вылезшего из постели человека. Следующий «пропускной пункт» находился на крыльце лицея. Вахту нес Шерлок.
— Вы, часом, не забыли, где находитесь, Марини? Здесь не цирк, а вы не участник группы «Битлз». Хочу напомнить: теннисные тапочки надевают на урок физкультуры, а экзамен на степень бакалавра сдается устно, и не в гимнастическом зале. Что за вид?
Приходилось хитрить, прибегать ко всяческим ухищрениям и выдумкам, чтобы обойти законы благопристойности. Я был такой не один, эпидемия распространилась и на других учеников. Мы были единомышленниками, членами сопротивления. Нас как будто запихнули в скороварку и перекрыли кислород. Температура росла, но крышка не поддавалась. Нам приходилось бороться со всесильной «железной рукой» мира взрослых, но мы не сдавались, наступали, отвоевывали независимость, пядь за пядью, радовались даже маленькой победе. Каждое поражение только укрепляло нашу решимость. Мы знали, что возьмем верх, потому что были моложе и наши ряды все время пополнялись. В конце концов они сдадутся.
— У меня для тебя подарок.
— Какой? — удивилась Камилла.
Я долго выбирал место. Мне казалось нелепым изображать поэта в дальнем зале Венской кондитерской под гул голосов посетителей. Я пытался решить, куда повести Камиллу — на набережную или на площадь Фюрстенберг, но ноги сами принесли нас к фонтану Медичи. Он притягивал к себе людей как магнит. Я сделал глубокий вдох и… ничего. Черная дыра. Голова была пустой и легкой, как шарик для игры в пинг-понг. Я тужился, тщетно пытаясь вспомнить чертово стихотворение, но слова испарились из памяти. Возможно, я был его недостоин. В голову пришло название — «Мольба об исчезнувшем стихотворении», дело было за малым — написать его. Неужели я становлюсь поэтом? Камилла заметила, как я напрягся, и спросила:
— В чем дело, Мишель?
Я смотрел ей в глаза и лихорадочно шептал:
…Косые лучи света падают на наши улыбающиеся лица Наши сердца заперты в бесконечности На руинах храмов Мы шепчемся, озираемся На наши окровавленные тени Слушаем сдавленные вопли И дышим тяжело Придавленные могильной плитой.Камилла смотрела на меня, приоткрыв от удивления рот. Легкий ветерок ерошил ей волосы.
— Просто замечательно, Мишель!
— Да.
— Ты их написал?
На этот вопрос ответ был готов заранее. Я прикрыл ее руку своей. Улыбнулся, устремив задумчивый взгляд на волшебный фонтан. И мы остались в саду до закрытия.
Так началась моя «карьера» поэта. Гордиться было нечем, но худшего я избежал. Не выдал свою истинную сущность. Пусть тот, кто всегда говорил только правду, никогда не отвечал «да», произнося про себя «нет», не пытался скрыть от окружающих свою некомпетентность, невежество и несостоятельность, первым бросит в меня камень. Те, кто улыбались через силу или демонстрировали интерес, когда им было плевать на рассказ собеседника, поймут меня. Я не гордился собой, но выбора не было. Двусмысленное положение, в котором я оказался, бесило, но я убеждал себя, что главное — поэзия и разделенные эмоции. Я сделал несколько тщетных попыток приманить к себе вдохновение, но вся моя пачкотня отправилась прямиком в мусорную корзину. Должен ли человек считать свою ограниченность предопределением свыше? Мне следовало смириться и брать, что дают, сражаться имеющимся оружием и помнить, что мечта — то есть цель — оправдывает средства.
— Ей правда понравилось?
— До ужаса. И я говорю это не для того, чтобы польстить вам.
— Я очень рад, Мишель. Вы даже не представляете, как я счастлив! Эти стихи из другой эпохи. Честно говоря, я сомневался. Не знал, оценит ли она.
Саша повесил сушиться последние фотографии и объявил:
— Это нужно отпраздновать.
Мы прошли в служивший кухней закуток. Он взял бутылку пастиса и налил два стакана до краев.
— Я столько не выпью.
— Так не пойдет, мой милый. Все поэты пьют, Мишель. Чем больше пьют, тем лучше пишут.
— Неужели? Это обязательное условие?
— Мои любимые поэты пили много. Да, они страдали. Если не испытываешь боли, если у тебя хоть чуть-чуть не кружится голова, стихи выходят пресными. Лучшие поэты жестоко страдали и были алкоголиками. Исключения из этого правила крайне редки.
Мы выпили за поэтов и поэзию. Никогда прежде я не видел Сашу таким веселым и воодушевленным.
— Я бы хотел получить еще одно стихотворение.