Клуб путешествий. Записки командора и других путешественников (сборник)
Шрифт:
Себастьян – чилиец, талантливый и очень симпатичный улыбчивый человек, ученик Романа Кармена, внимательно посмотрел на меня и говорит:
– Ты на наших очень похож. Хочешь, я тебя в картине сниму? Посмотри сцену, выучи текст, и мы тебя попробуем.
Включили мне запись. Hijo de puta! Cago en la virgen de la madre bendita que te pario, cono! – сказал я про себя трудно переводимый идиоматический оборот, когда увидел, что мне предлагалось сделать. Ключевой момент фильма – герой рассказывает о своей жизни глухонемой проститутке, лежа с ней в кровати. Оба – совершенно ню! А барышня, скажу я вам, ну, очень ничего.
– Себастьян, – говорю я режиссеру. – У меня только три условия. Первое – я не раздеваюсь. Второе – актриса тоже в одежде. Третье – мы с ней не лежим, а сидим. Потому что за девушку не скажу, но за себя я, как честный
Аларкон согласился. Но поскольку, даже сидя в одежде рядом с девушкой, я вспоминал о ней, в основном, ню, то с перевоплощением у меня получилось не очень убедительно, и роль отдали другому.
Мне с бессловесной ролью египетского феллаха в Иране еще повезло. У другого актера текст был, но я ему почему-то не позавидовал.
Про кино-3
Однажды на съемках нашей программы в Стокгольме я решил заглянуть в сувенирную лавку. У входа стояли две женщины, говорившие по-русски. «Разрешите пройти», – попросил я. Женщины уступили дорогу, дав возможность мне погрузиться в изучение ассортимента гномов, магнитов и пр. подарочной ерунды. Далее воспроизвожу дословно.
– Простите, а вы – кто-то? – подошла ко мне одна из дам.
– Все мы – кто-то, – неуверенно ответил я.
– Ааа… – она примирительно махнула рукой. – А я подумала – артист какой-то.
Конечно, артист! Самой запоминающейся моей ролью в кинематографе стал эпизод второго плана в комедии Леонида Гайдая «Не может быть!». Там я появляюсь на заднем плане ровно на 2,5 секунды, замаскированный под разносчика папирос. С настоящим лотком на ремне и муляжами курева начала ХХ века. И хотя на съемках я изо всех сил олицетворял собой систему Станиславского, никто, кроме меня, опознать меня, увы, не успевает.
Фильмы Гайдая были уморительно смешными, легкими, а сам Леонид Иович запомнился мне молчаливым, себе на уме. Может, и был другим, но таким остался в памяти. Я даже и не знал тогда, что он воевал в Монголии, потом на Калининском фронте, совершил подвиг, был ранен, награжден… А вот Нина Гребешкова в те годы была очень боевой! Почему-то именно ей выпала сомнительная честь покупать матрас на деревянной основе, к которому я потом приладил ножки, чтобы он служил мне кроватью. Почему нельзя было купить ребенку нормальную кровать, почему за матрасом пришлось ехать именно Гребешковой, даже не спрашивайте. Не помню! Помню зато, как мы зашли с ней в магазин на окраине Москвы и как, узнав ее, зашушукались продавщицы.
– Ой, а как ваша фамилия? – набралась смелости одна из них.
– Гребешкова, а ваша? – моментально ответила Нина Павловна.
– Пее. етрова, – смутившись, промычала та.
– Вот и хорошо. У вас матрасы есть?
Но я отвлекся от кино. Однажды меня пригласили на роль испанского партизана. То есть, отряд-то был нашим, сражался в немецком тылу, но боец невидимого фронта, по сценарию, был испанцем и говорил на родном языке. Меня, как знатока оного, и позвали.
– Вот, загримируйте этого для проб, – отвел меня режиссер художнице по гриму. Та смерила меня снисходительным взглядом и ответила:
– А чё его гримировать? Он и так… как партизан.
Ну, как так можно было обидеть артиста?!
Между тем хорошо видно – гримеры в других странах тщательно работают с артистами, добиваясь портретного сходства со мной. Но, по-моему, удался только мастер по изготовлению мечей из «Убить Билла». Остальные не очень.
Золотой человек
Ну, как дело было? Несколько лет назад стало на мне золото проступать. В разных, так сказать, частях тела. Не то, чтобы помногу, – пятнышками. То одно позолотеет, то другое… Я поначалу обрадовался – разбогатею, думаю. На вырученные деньги забор новый поставлю. Но и неудобство тоже – каждое утро золото соскребать с себя надо. Не могу же я в таком виде на людях появляться? Чай, не Кончита какая-нибудь. Медицина мной заинтересовалась. Один зубной техник долго по пятам ходил. Давай, говорит, я буду золото с тебя соскребать и в научных целях ради мира на земле его изучать, как изумительное явление природы. Странный человек… А потом – звонок из Лэнгли. У них всегда так – как какая-нибудь закавыка – сразу ко мне. У нас, говорят, бюджеты урезали на помощь прогрессивному человечеству. Давай, ты будешь ездить по бедным странам и оказывать им гуманитарную помощь? Я и согласился.
Вы смеяться будете, но ровно 200 лет назад Россия уже помогла человечеству с этим делом. Она, можно сказать, родина золотодобычи.
Еще Геродот писал, что где-то далеко на северо-востоке есть Рифейские горы, и золото там добывают в огромных количествах. А горы те – Урал. Искали там золото долго, но напрасно, пока Сенат не разрешил подданным разрабатывать руды с платежом в казну. Так началась в Сибири «золотая лихорадка». А в 1814 году простой русский человек Лев Брусницын взял и придумал машину, которая сама отделяла драгоценный металл от всего остального. По-научному называлось «промывочно-амальгамационный станок». И за минувшие 200 лет ничего нового на этот счет так и не придумали, человечество только усовершенствовало его установку. Открытия Брусницына стали настоящей революцией. Именно ему мы обязаны мировым лидерством в добыче «презренного металла», которое долго удерживали. У изобретения, стало быть, теперь юбилей.
Но я к чему всё? У меня ведь пока не прошло. Если у вас трудности какие или еще что – соскребу немного, так уж и быть – обращайтесь! (см. фото 29)
Фото 29. Несколько лет назад стало на мне золото проступать
Колечко, колечко, кольцо…
Никто толком ничего не знает о пнонгах, маленьком горном народе, который обитает в уединенных деревушках Камбоджи, Лаоса и Вьетнама. Откуда они взялись? То ли из Китая, то ли из Индонезии. Пришли в незапамятные времена и рассеялись по горам. Живут себе тихонько кланами, охотятся на мелкого зверя и птиц, собирают плоды и коренья в джунглях, выращивают рис и кое-какую зелень для скромного застолья. Поскольку Думы и телевидения у них нет, то громко бороться за что-то никому ненужное или, наоборот, запрещать что-нибудь всем полезное у пнонгов некому. Они верят в духов природы и предков, которые обитают повсюду, в каждом камне, дереве, а особенно любят водопады. Сами пнонги тоже мало что могут рассказать о себе – свой язык у них есть, а письменности нет. Нет, понятно, и книг по истории, только сказки и песни, которые поют бабушки, потягивая самодельную рисовую брагу, которую положено пить из одной на всех трубочки, вставленной в глиняный кувшин. Про что поют? Кто ж знает. Пойди пойми, когда тебе переводят с пнонгского на кхмерский, а потом на английский, а ты пытаешься переварить услышанное по-русски.
На снимке, сделанном у Священного водопада, хорошо видно, как пнонги умоляли меня стать их Главным вождем. Ведь пнонги маленькие, и им показалось, что только такой большой и правильный человек, как я, может защитить их от врагов, болезней и природных напастей. Соблазн, честно признаюсь, был. И хижину отдельную предлагали с евровидом на соседнюю гору, и жену любую на выбор, хоть даже трех. И кормить обещали бесплатно, и рисовой брагой поить. Но что-то меня удержало, не дал я согласия. Теперь думаю – может, зря? Прощаясь, научил их играть в русскую народную игру «Колечко», у нас забытую – пусть хоть они традицию сохранят. (см. фото 25)
Фото 25. Русская народная игра “Колечко”
Про нобелевскую премию
…Когда Федор Конюхов совершал свое 2866-е беспримерное одиночное плавание вокруг света на фелюге, он был вероломно ограблен пиратами в дрейфующих льдах, а затем пал жертвой пингвинов, среди которых вспыхнула эпидемия неизвестной болезни. Моральные силы первопроходца были на исходе, ему угрожал цунами невиданной силы, радиобуй транслировал в атмосферу сигналы SOS, а провизия кончилась в связи с обледенением. Поддержать морехода в таких непредвиденных обстоятельствах экстренно направили меня. Чтобы протянуть руку бесстрашному покорителю раньше, чем мужество его покинет, я решил произвести наволок шхуны «Запад» через пустыню Намиб – сократить, по примеру предков, путь. Мой «Запад» к тому времени находился не в лучшей форме, но времени на ремонт не было. Перейти пустыню предстояло в одиночку: экипаж вероломно отказался разделить со мной тяготы спасательной операции. Много недель я тянул «Запад» через зыбучие пески…