Клуб Ракалий
Шрифт:
— Знаешь, этот твой учитель рисования, — сказала Шейла, доверительно склонясь к своему старшему сыну. — Ну тот, с усами.
— Мистер Слив?
— В нем ничего… ничего странного нет?
— Мы называем его Сливовый Сиропчик, — встрял Филип. — Такое у него прозвище.
У Барбары вытянулось лицо:
— Как? Ты хочешь сказать… он из этих?
— Нет, конечно, нет, — рассмеялся Бенжамен. — Просто уж больно он женоподобный. А вообще-то он похотлив, как старый козел.
— У него роман с миссис Ридли, — авторитетно заявил Филип.
— А кто такая миссис Ридли? — небрежно осведомилась Барбара.
— Преподает латынь в женской школе. Они со Сливом в прошлом году возили учеников на экскурсию, там все и началось.
— Ездили с шестым классом во Флоренцию, — прибавил Пол. Разумеется, сведения он получил из вторых рук, однако от возможности сообщить их отказываться не собирался. — Ну он и валял ее в отеле каждую ночь.
— Что за выражения! — Шейла гневно взглянула на сына. — Да еще при гостях.
— Я лишь повторяю то, что сказала мне Лоис. На Филипа, вспомнившего нечто забавное, напал неодолимый смех. Он спросил Бенжамена:
— Помнишь, что учудил Гардинг? На вечере в женской школе?
— О да! — У Бенжамена вспыхнули глаза — как и при всяком воспоминании о выходках Гардинга. Да и живое внимание матери и миссис Чейз доставляло ему огромное удовольствие. — В прошлом терме мистер Слив и миссис Ридли разыгрывали на вечере скетч. И как только они вышли на сцену, Гардинг воздвигся посреди зала и рявкнул…
Он умолк, взглянул, словно в поисках поддержки, на Филипа, и оба единогласно грянули:
— Осквернитель очага!
Наградой мальчикам стало испытанное их матерями потрясение.
— И что было потом? — спросила, прижав ладонь к губам, Шейла. — Его же могли исключить.
Бенжамен покачал головой:
— А никто и слова не сказал.
— Гардинг всегда знает, что делает, — заметил Филип. — Всегда знает, как далеко он может зайти.
Тем временем голос его отца становился все громче и громче — спиртное продолжало творить нехитрое свое волшебство.
— Я не из тех, кто падок до предсказаний, — протрубил он, и Барбара внутренне застонала, ибо то была неизменная прелюдия мужа к любому его предсказанию. — Но я вам вот что скажу, и готов жизнью поручиться за это. С ирландским делом будет покончено — причем раз и навсегда — ровно через два года.
— А вообще-то, — спросил у матери Бенжамен, — чем вас так заинтересовал Сливовый Сиропчик?
— Ну, просто показался занятным, вот и все.
— Сказать вам почему? — продолжал Сэм. — Потому что для настоящей драки у ИРА кишка тонка.
— Он и вправду не лезет за словом в карман, верно, Барбара? — сказала Шейла, которой не хотелось расставаться с темой мистера Слива. — Истинный краснобай.
Барбара отсутствующе кивнула. Она не спускала глаз с мужа, говорившего, прихлопывая ладонью по столу:
— Поскребите немного любого из этих ублюдков — и знаете, что вы обнаружите? Труса. ТРУ-СА.
— Да, краснобай, — повторила Барбара, задумчиво и рассеянно. Потом она поднялась из-за стола, став вдруг живой и решительной. — Пойдемте, Шейла, пора заняться посудой.
Разговор отцов Бенжамену с Филипом скоро прискучил. Бенжамен, которому не терпелось показать другу кое-какие пластинки, несколько дней назад принесенные Малкольмом, отвел Филипа в свою комнату. Здесь всю вторую половину этого дня наводился порядок: он убрал с глаз долой большой настольный календарь, куда с дотошностью заносил все подробности домашних заданий и увиденных за день телепрограмм; убрал и все, что указывало на его не законченный комический роман, — он не смел пока признаться никому, даже ближайшему другу, ни в том, что тратит время и силы на столь амбициозную затею, ни в том, что рассчитывает найти на этом пути свое призвание, поприще, на коем его посетит творческая одержимость, подобная, быть может, той, которой требуют Попытки сочинять музыку. Плаката Эрика Клэптона, былого своего героя, Бенжамен не тронул, оставив его на почетном месте — рядом с нарисованным самим Дж. Р Толкиеном изображением жилища Бильбо Торбинса в Торбе-на-Круче и еще одной толкиеновской иллюстрацией, подробной картой Средиземья, чью географию он и Филип знали куда основательнее, чем географию Британских островов.
— Вот послушай, — сказал Бенжамен, наблюдая с некоторым беспокойством, как игла его портативного монопроигрывателя грузно опадает на кружащийся виниловый диск. — Может, если у нас все же будет группа, как раз такую музыку мы и станем играть.
— Да, кстати, — отозвался Филип, — я придумал отличное название. — Он указал на карту, палец его расторопно проехался по Мглистым горам и остановился в нескольких сотнях эльфийских лиг к юго-западу от Фангорна. — Минас-Тирит.
Бенжамен поджал губы.
— А что, неплохо.
Первая запись альбома звучала уже секунд тридцать: нескладная двудольная мелодия, излагаемая гитарой и саксофоном, между тем как ритм-секция изящно выдерживала ненадежный тактовый размер, в котором Бенжамен так пока и не смог разобраться. Музыка казалась уверенной в себе, головной, немного нестройной.
— Ну, что скажешь?
— Звучит так, точно они настраиваются, — ответил Филип. — Кто это?
— Группа называется «Генри Кау», — сообщил Бенжамен. — А диск мне дал Волосатик.
— Кто?
— Малкольм. Воздыхатель Лоис.
— О, — тоном куда более мрачным отозвался Филип. — Я и не знал, что у нее есть воздыхатель.
Он озадаченно вгляделся в обложку альбома. Украшающее ее малопонятное изображение одного-единственного кольчужного чулка мало что говорило о содержании диска.
— Дальше так все и пойдет?
— Дальше будет еще чуднее, — ответил гордый своим открытием Бенжамен. — Малкольм говорит, их нужно слушать очень внимательно. Судя по всему, на них здорово влияет дада.
— А кто или что такое дада? — спросил Филип.
— Не знаю, — признался Бенжамен. — Но… Ладно, попробуй представить себе «Ярдбердз», ложащихся в постель с Лигети посреди дымящихся руин разделенного Берлина.
— Лигети — это кто?
— Композитор, — ответил Бенжамен. — По-моему.
Он взял гитару и попытался, без особого, впрочем, успеха, подыграть выводившей атональную контрмелодию скрипке.
— Слушай, а почему, собственно, разделили Берлин? — поинтересовался Филип. — Меня это всегда удивляло.