Клятва на мече
Шрифт:
– Ты помнишь, где стояла, когда услышала скрип? – спросил он.
Она пожала плечами.
– Где-то здесь, напротив телевизора. Ну, может быть, чуть дальше.
– Ты не оглянулась?
– Извините, Сергей Павлович, – с сожалением произнесла она.
Если бы она посмотрела в тот момент назад, то увидела бы убийцу. А убийца увидел бы ее… Но она не обернулась, и, возможно, это спасло ей жизнь. Туровский с облегчением вздохнул. А как идеально подобрано время, черт возьми! Отдыхающие завтракают, погода хорошая, корпус практически пустой. С другой стороны, это и плохо: малейший звук разносится по этажу, будто усиленный классной акустической системой. Скрип двери, например. Одинокий человек выходит из своего номера… Он один, торчит, как дерево посреди поляны. Туровский не сомневался: убийца пришел не со стороны. Кто-то свой. Здесь, в санатории.
Светлана смотрела на него ожидающе и виновато.
Переживает, что не может помочь, понял Туровский. Ему был знаком такой тип людей. Если девочка со временем не изменится, не почерствеет, то через определенное количество лет человек, которого она выберет, станет настоящим счастливчиком. У него будет прекрасная жена: красивая, добрая, умная и преданная. Крайне редко встречающееся сочетание.
– Встань напротив телевизора, – попросил он. – Ко мне спиной, вот так. И слушай…
Он приоткрыл дверь в соседний номер, где сидел понурый Слава КПСС и ждал своей участи. Послышался короткий скрип, на одной низкой ноте.
– Похоже, Света?
Она прошла в холл, села в кресло и опустила голову.
– Не знаю. Кажется, похоже. Но ведь так все двери скрипят!
Туровский улыбнулся. В этой половине коридора скрипели только три двери, и все по-разному. Даже если бы девочка не имела тренированного слуха, вряд ли бы ошиблась. Значит, все-таки Слава. Или Борис…
Станислав Юрьевич Козаков, грузный, высоченный и шумный, ввалился в комнату и рухнул на кровать, не обращая внимания на ее жалобный стон.
– Вас еще не допрашивали? – спросил он соседа, который, уткнувшись в груду бумаг, сидел за столом. – Уфф. А меня – только что. И кстати, весьма наглым тоном. Хотя следователя понять можно. Убийство! – Он энергично взмахнул рукой. – Двойное убийство! Погон можно лишиться, как два пальца…
– Да, я слышал, – рассеянно кивнул сосед. – На втором этаже, кажется. Кого хоть убили?
– Каких-то двух баб. – Козаков сладко потянулся, и кровать произнесла длинную жалобу. – Отдохнули, называется… Они из своего номера носа не казали. Интересно, чем же они все три дня питались?
Сосед не ответил, погруженный в свои изыскания. Общительного Козакова это распалило еще больше.
– Тут нечисто, помяни мое слово. Приехали молчком, почти без багажа. Ключи в зубы – и нырк в комнату! Ты видел хоть одну бабу, которая может вот так: в санаторий – и без двух чемоданов с девятью сетками? Не видел.
Он мечтательно посмотрел в потолок и заложил руки за голову.
– Я бы встретил – тут же женился. В женщине что главное? Мобильность и неприхотливость. Ты женат?
Сосед наморщил высокий лоб, осознавая смысл вопроса.
– Женат? Естественно. В моем возрасте…
Козаков захохотал.
– «В моем возрасте»! Мы же с тобой одногодки, старик!
– А что спрашивал следователь?
– Да ну его. Он и слушать как следует не умеет. Я ему советую (бесплатно, заметь): проверь этих девиц по картотеке. Найди отпечатки пальцев. Сто против одного, они в чем-то таком замешаны. Может быть, их трахал какой-нибудь депутат, а они его шантажировали. Не послушал. Спасибо, говорит, за информацию. Отдыхайте, говорит, и не волнуйтесь.
– Вы фамилию следователя не помните?
Козаков задумался.
– Тор… Тур… Забыл. Я бы его через час встретил на улице – и прошел мимо. Мышка серенькая, из бедной интеллигенции. Рожа помятая, костюмчик так себе, не первой свежести. Но глаза! Игорь Иванович, ты бы видел его глаза! Любая женщина с ума сойдет. Вот только все же непонятен он мне: я ему – готовую версию со всеми подробностями, а он нос воротит. А сопливую девчонку на лавочке целый час допрашивал, чуть до слез не довел. Какой из нее свидетель? О, гражданин следователь! Только что вас вспоминали, долго жить будете.
Туровский спокойно открыл дверь и вошел в номер.
– Как расследование? Продвигается? Уже установили личности убитых? – засыпал вопросами Козаков.
Туровский, не обращая на него внимания, удивленно смотрел на полноватого мужчину, сидевшего за столом.
– Игорь, – наконец проговорил он. – Вот так встреча…
А он нисколько не изменился, подумали они друг про друга. Седина, морщины у глаз, резкие складки в уголках губ – у одного, у другого – залысины, брюшко тыквочкой и одышка, а в общем и целом…
При иных обстоятельствах были бы наверняка и слезливые объятия, и хлопки по плечу, хохот над чем-то абсолютно не смешным для непосвященных: «А помнишь…»
Было дело. Давно, миллион лет назад, в другой Вселенной. Там, где остались старый двор и самодельные футбольные ворота, страшный в своей убойной силе кожаный мяч, и обязательно – девочка с длинной косой и какой-нибудь очень русской, милой фамилией. Девочка в окне третьего этажа. Хотя собственно двора в обычном понимании у них в детстве не было, не повезло. Были лишь два длинных газона с табличками «Не выгуливать собак!» и асфальтовая дорожка. Но остальное было: Прекрасная дама, футбол, правда в слегка извращенном виде; та же дорожка вместо поля, свои собственные велосипеды – «Уралец» и «Школьник», на которых они вместе с малолетними рокерами носились по той же дорожке и страшно орали: мотора на велосипеде нету, а езда без шума – это насмешка…
– Высоко ты залетел, – с едва заметной усмешкой сказал Игорь Иванович
– Выше некуда, – в тон ему отозвался Туровский. – Мама всегда тебя мне в пример ставила: у Игоречка одни «пятерки» за четверть, у Игоречка большое будущее, Игоречек в аспирантуре остается… Сейчас уж, наверно, доктор наук?
– Даже не кандидат, – улыбнулся Игорь. – В свое время увлекся не той темой. «Религиозно-мистические учения Древнего Востока».
Они сидели в пустом кафе-"стекляшке" напротив жилого корпуса. Бутылка «Лимонной» осталась почти нетронутой: выпили за встречу, потом, молча, не чокаясь, помянули убитых. Колесников прекрасно видел: те две женщины были для Сергея Павловича отнюдь не просто потерпевшими. Боль в глазах… Боль утраты, не слишком искусно спрятанная под маской профессиональной беспристрастности. Игорь Иванович досадливо плеснул в граненый стакан не стесняясь, от души.