Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
"Да, — вскричал Туголукий, — дождется твоя княгиня и хуже моих речей! Смотри, чтобы ее самое не схлопнули с места. Нет уж, князья, нечего говорить, а она совсем зазналась! Ладу никакого не приладишь. Когда это слыхано, чтобы в княжеском совете никто из-за бабы словечка молвить не смел?..".
— Князь Иван Борисович точно имеет право жаловаться на княгиню, мою любезную тетушку, — сказал Косой важно. — В самом деле: заставлять ездить верхом, без ужина и целую ночь, человека — нет, еще не человека, а князя весом в 15 пуд — это бессовестно! Но несправедливость не оправдывает однако ж тебя в вольных речах, князь, и воля твоя, а я должен передать княгине Софье все, что ты говорил; прошу меня не путать!
Лицо Туголукого, всегда красное, побагровело: это значило, что он покраснел. "Ах, Господи, да что я сказал такое? — вскричал он. — Я повторил, что многие говорят, а слышанного зачем не говорить? Разве Господь дал нам только уши, а языка не дал? Разве мы этот дар Божий будем пренебрегать? Ведь это грех: пренебрегать даром Божиим? — Однако ж, прощайте, князья! — примолвил он, принимаясь за шапку, с робким видом, — мне пора. Ведь меня, чай, уж ждут у господина моего, Великого князя Василия, и у матушки его, Великой княгини Софьи Витовтовны — прощайте, счастливо вам оставаться". — Он ступил несколько шагов, Косой и князья, смеясь, кланялись ему и провожали. Вдруг Туголукий оборотился и тихо молвил Косому: "Ведь ты никому не скажешь, князь, что я здесь говорил? Так, ей-Богу, сорвалась с языка дурь…"
— Никому, никому, — отвечал Косой, презрительно улыбаясь, — ведь я знаю и все это ведают, что ты верный раб Великого князя и близкая родня ему по жене твоего брата, дядюшка-простодум…
"То-то же!" — сказал Туголукий, смеясь рабским смехом и как будто гордясь своим уничижением. Он ушел немедленно.
— Каков? — сказал Косой князьям;- а ведь я не ручаюсь, что он не бездельничает и что он не был прислан нарочно?
— Князь Роман! — вскричал потом Косой, хлопая огромными своими руками. Явился молодой человек из свиты Косого. — Ты будешь здесь; примешь, кто приедет, и скажешь, что я пошел в мыльню. Пойдемте, князья.
Косой увел князя Верейского и князя Можайского, через переходы, в дальнюю комнату.
— Здесь мы свободны, князья, — сказал он. — Обнимите меня прежде, а потом поговорим душевно.
"Мы думали, — сказал ему Иоанн, — что найдем у тебя брата, князя Димитрия Юрьевича, Где же он? Ведь он приехал?"
— Да, мы вместе ехали, в одних санях, но душами были розно. — Он остановился в кремлевском дворе своем.
"Что же родитель твой? Где он?"
— Был в Галиче, а теперь должен быть ближе. Но — он устарел, князья, устарел! На брата Димитрия я не полагаюсь нисколько. Он не так глуп, как Туголукий, но думает совершенно по-туголуковски. Меньшой брат, со своею красивою рожицею, также никуда не годится: он способен только увеселять старика моего игрою на гуслях. Презабавное дело! Сидят двое, один играет и поет, другой молчит, слушает, гладит сынка по русой его головке и плачет от радости!..
"Законный наследник, старший в роде!" — вскричал Михаил.
— Когда у него под носом рвут город за городом! — примолвил Иоанн.
"Устарел, друзья! говорю вам, устарел! Авось его золотой язык боярина Иоанна Димитриевича порасшевелит. Что за голова, князья! Что за ум! Не видавшись с ним, напрасно возбуждая отца и ссорясь с братьями, я ничего не хотел начинать и не начал бы, пока сам не поговорил с вами, князья, не посмотрел сам, что делается в Москве".
— Здесь все идет — Бог знает как! — сказал Михаил Верейский. — Вот сам увидишь. Володимировичи теперь ног под собою не слышат, особливо князь Боровский, с тех пор, как сестра его сделалась невестою Василия. Управление пошло совсем через руки баб. Туголукий не обманул тебя, сказав, что в советах голоса всех покрывает голос старой княгини, тетки. Вот старуха, князь Василий Юрьевич! Настоящая Витовтовна! И покойный дядя едва ладил с нею, а теперь никто сладить не может. Одной только еще слушается старицы, княгини Евпраксии, которая, как застучит своим монашеским костылем, так все умолкает. Молодежь ездит на охоту с князем, пирует, гуляет, и — мы с ними же!
Косой ходил, не говоря ни слова.
— Слышал ли ты, — продолжал Михаил, — что сделалось с дядею Константином Димитриевичем?
"Нездоров?"
— Нет! в монахи идет.
"Как! в монахи?"
— Да, после свадьбы, мы едва ли не будем праздновать его княжеское постриженье. "Лучше быть первым в монастыре, чем последним в Москве", — недавно говорил он мне. Теперь почти всегда живет он на Симонове, украшает эту бедную обитель и, показывая ее гостям и посетителям, приговаривает: "Есть чернцы и на Симонове". "Я тебя понимаю, дядя, — проворчал Косой. — Я сам пойду в монахи, если… Но, тем лучше: он с плеч долой, отец стар, одна ступенька и… — Он обратился к князья ям. — Сказал ли вам князь Роман, что я встретился с боярином Иоанном, и все, что я говорил с ним? Это моя правая рука".
— Все знаем.Теперь, не достает только нашего Гудочника.
"Он уже здесь, — отвечал Косой. — Перстень боярина вызвал его, как беса из тьмы кромешной. И настоящий бес! — Где таких людей умеет сыскать боярин Иоанн?" — Тут Косой отворил боковую дверь и оттуда вышел ночной собеседник дедушки Матвея, старик, бывавший везде и знающий так много.
"Добро пожаловать, Иван Гудочник!" — сказал Иоанн, пожимая руку старика.
— Здорово, Ванюша! — прибавил Михаил. — Что ты принес к нам?
"Все, что нужно, князь Михаил Андреевич! Челом бью тебе и тебе, князь Иоанн Андреевич, от князя Тверского и из Новгорода от князей Василия Георгиевича и Феодора Георгиевича".
— Давно ли ты виделся с боярином. Иоанном Димитриевичем? — спросил Можайский.
"В последний раз я видел его в Твери, откуда хотел он ехать в Зубцов. Но я слышал, что он был после того скрытно в Москве и теперь должен быть у князя Юрия Димитриевича. Время не терпит".
— Ну, что ты думаешь? — сказал Иоанн. — Когда начинать? Как начинать?
"Это зависит еще от многого, что должно предварительно решить. Новгород, Тверь готовы. Суздаль — вы знаете, вспыхнет, как зелье пороховое, когда вы только скажете. Москва начинена всякими горючими снарядами и стоит только поднести огонь. Ярославль, Рязань — об них нечего и говорить: при удаче они ваши, при неудаче — они против вас, а пока дело уладится — они станут молчать".
— Мои и братнины дружины в три дня сядут на коней, — вскричал Иоанн.
"Пока боярин Иоанн Димитриевич не известит меня о решении князя Юрия Димитриевича, — сказал Гудочник, — я не начну ничего".
— Я тебе его решение! — отвечал Косой.
Гудочник задумался.
"Я, я решу все за отца моего, все! — повторил с жаром Косой. — Говори, что тебе надобно?"
— Стало быть, ты еще и условий не знаешь, князь Василий Юрьевич, хотя перстень боярина Иоанна Димитриевича свидетельствует за твое согласие? И притом — прости меня — ты, все еще не родитель твой! Что голова, то разум. Говорят, будто мысли родителя твоего совсем переменились, после недавней поездки в Орду.
Косой ходил, в страшном смущении, по комнате и вдруг оборотился к Гудочнику. "Я более тебе доверяю, старик, нежели ты мне!"