Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
"И я затем же прислан от моего князя, поклонимся-ка ему пониже. Это спины не попортит, а худо не сделает", — примолвил старик, усмехаясь.
Юноша задумался. "Да, — сказал он, — теперь везде я слышу, что поговаривают как-то все о грамотах, да о грамотах, и кто эти вести разносит, Бог ведает! В самом деле: главного-то и не было! Ты достоверно знаешь, боярин, что князь Юрий Димитриевич под грамотами брата своего не подписался?"
— Нет! А после того, в великий мор московский, Господь прибрал князя Петра, и князь Андрей в прошлое лето Богу душу отдал. Ох! товарищ! боюсь я, боюсь, чтобы начавши ныне веселье за здравие, не свести за упокой! Может быть ты не совершенно знаешь, как успели удержать доныне Великое княжество за Василием Васильевичем. Много было тут ломки! И покойный святитель вмешивался, и до драки доходило. Хорошо, что князь Юрий был стар, дети его молоды, а боярин Иоанн Димитриевич умен и хитёр. Только ему можно было со всеми управиться. С тех же пор, как боярина Иоанна Димитриевича не стало, мне кажется, что у Кремлевских стен подставки вывалились. Того и смотри, как рухнутся…
Тут зашумели полозья многих саней подле крыльца. Это взволновало всех бывших в комнате; бросились к окошкам и увидели, что из трех саней, окруженных многими вершниками, выходили три человека.
— Что это за князья? — спросил юноша у старика.
"Это лихие князья, как называют их в Москве, дети покойного князя Андрея Димитриевича, о котором я тебе сейчас говорил: князь Иван Можайский, да князь Михайло Верейский. А третий… — старик усмехнулся, — князь без княжества, Туголукий…"
— Шут княгини Софьи Витовтовны, Иван, беспоместный князь Суздальский?
"Да! — Боже великий! Вот потомок, родной внук мудрого Константина Димитриевича Суздальского! А я еще помню, как Суздаль бывало не уступал Москве и руку об руку спорил с нею о Великом княжестве… Константин Мудрый и Иван Туголукий! Боже мой, Господи!"
Громкий смех издалека возвещал приход гостей. Все бывшие в комнате поспешно стали в ряд, по обе стороны дверей.
— Нет! Не спорь, князь Иван Борисович, — говорил Иоанн Можайский, входя в комнату, — не спорь! Суздальцы издавна отличались дородностью тела, и тебе нельзя пожаловаться, что Господь не отличил тебя родовым преимуществом. Твое брюхо — нечего сказать, преблагословенное!
"Да, что вы в самом деле затеяли, некошная молодежь! — вскричал князь Иван, с забавною досадою. — Долго ли изурочить? Особливо твой глаз, князь Иван Андреевич, куда на это негодящий: черен, как уголь, и горит, как будто кошечий!"
— Полно, полно, князь Иван Борисович! Смею ли я тебя урочить? Ведь долго ли до беды! Как ты ухватишься за свой тугой лук…
Князь Иван с досадою замахнулся на Можайского; видно было, что князь Иван не терпел этого слова и что его обыкновенно дразнили тугим луком. "Он еще не сделан, и дерево на этот лук не выросло", — сказал смеясь князь Верейский. Князь Иван бросился на него с кулаком. Оба брата захохотали. В это время, из внутренней комнаты, вышел Косой и, обращаясь назад, будто говорит кому-нибудь из своих, громко сказал: "Велите мне хорошенько приготовить сайдак, колчан, пищаль и лук натянуть потуже…" Князь Иван кинулся на Косого, закричав: "Я тебе самого в тугой лук согну!" Косой и двое гостей его расхохотались. В этой потехе никто не участвовал кроме князей; все другие присутствовавшие стояли молча, тихо, опустив глаза, неподвижны, как статуи.
— Нет у тебя стыда, князь Василий Юрьевич! — начал тогда князь Иван, которого мы будем называть Туголуким, ибо так звали его все современники, и даже это название сохранилось на его гробе. — Приехал я к тебе, поздравить тебя с приездом, а ты меня, гостя, так принимаешь!
"Ты бы молодца прежде напоил, накормил, в бане выпарил, да спать положил, да тогда и начал бы у него спрашивать: зачем де ты ко мне, князь Иван Борисович, приехать изволил? Он бы и сказал: приехал я к тебе, князь Василий Юрьевич, с приездом тебя поздравить…", — проговорил смеясь князь Можайский.
— И солгал бы! — подхватил князь Верейский. — Он мне давеча сказал, что хотел ехать к князю Василию Юрьевичу совсем не для поздравления, а просить заступиться за его обиду.
"Тебя обижают, князь Иван Борисович, — сказал Косой. — Да кто же это смеет?"
— Великая княгиня! — отвечал Верейский.
"Да, да, точно обижает! — вскричал с досадою Туголукий. — Рассуди сам: назначают меня ездить во всю ночь, вокруг княжеской опочивальни, с мечом!"
— И без ужина, и всю ночь, и на коне, — сказал Можайский. — Не обида ли? Князь Иван Борисович уже лет шесть, как на коне вовсе не ездит. Видишь: он худощав, так боится, что никакой конь не сдержит его и расплюснется под ним, словно лепешка!
Новый смех.
"Прошу дорогих гостей садиться, — сказал Косой. — А я только привечу бояр и присланных ко мне".
Он приблизился к людям, стоявшим подле дверей. Старик, разговаривавший с юношей, выступил первый, поклонился в пояс и сказал Косому:
"Александр Феодорович, князь Ярославский, прислал меня, своего боярина, к тебе, князю Василию Юрьевичу, поздравить тебя с благополучным приездом и узнать о твоем княжеском здравии и как обретается родитель твой, князь Юрий Димитриевич".
— Благодари, боярин, князя Александра Феодоровича Ярославского, — сказал Косой, — за его привет и донеси ему, что милостию Бога мы обретаемся здравы, а как поехали мы от родителя своего, то он, милостию Бога, был здрав и благополучен.
Боярин поклонился, поцеловал руку Косого, поклонился снова и вышел, не говоря ни слова.
Тут выступил юноша и так же, как перед ним старик, спрашивал о здоровье и кланялся от Иоанна Олеговича, князя Рязанского. Однообразно отвечал Косой и отпустил, одного за другим, присланных к нему с вопросами и поздравлениями от Бориса Александровича Тверского, от дяди Константина Димитриевича, князя Углицкого, от Василия Ярославича, князя Боровского, от Иоанна Юрьевича, князя Зубцовского и многих других князей. Все сии князья находились тогда в Москве для празднования великокняжеской свадьбы. Тут выступили московские управители Косого с хлебом, солью и серебряными деньгами на серебряном блюде, донося, что все по милости Господней у них благополучно; наконец, кланялись ему московские наместники братьев его, Шемяки и Красного, наместник отца его Юрия и люди, присланные с просвирами от разных духовных сановников.
Каждый уходил, обменявшись приветствием. Князья Верейский, Можайский и Туголукий сидели молча. Когда князья остались одни и Косой обратился с приветствием к ним, Туголукий схлопнул руками и преважно воскликнул: "Эдакая почесть, Господи ты, Боже мой! Истинно отказался бы от хлеба-соли на три дня, только бы пожить в таком почете! Да и какой же ты мастер, князь Василий Юрьевич, представлять знатного князя! Недаром говорят, что тебе бы надобно быть Великим князем, а не молоденькому нашему Василию Васильевичу. Ты молодец собой, да ты же и старший в княжеском роде, после отца твоего, князя Юрия, да после дяди Константина, да после Василия Васильевича!"
Слова эти были выговорены так скоро, что Косой не успел предупредить их, сказаны так неожиданно, что он не успел обдумать — шуткою или сердцем отвечать на них; наконец, попали в цель столь удачно, что он совсем смешался и с изумлением смотрел на глупого князя и его товарищей.
Иоанн Можайский перебил безрассудные речи Туголукого. "Полно, князь Иван Борисович, — сказал он. — Если госпожа твоя, Великая княгиня Софья Витовтовна, услышит, что ты говоришь — она тебя башмаками по щекам отхлопает, чтобы ты лишнего не врал".